Фредерик Тристан - Героические злоключения Бальтазара Кобера

Стояла невыносимая жара. Дорога была пустынной. Каммершульце задремал и отпустил поводья, доверившись лошади. И вдруг студент увидел, как посреди дороги величественно встал человек огромного роста. От него исходило ослепительное сияние, а его одежды были словно из снега. Он сказал:

«Бальтазар Кобер, разве ты еще мало бродил по земле?» Бальтазар и его кобыла остановились, их примеру сразу же последовала и лошадь Каммершульце, чей всадник оставался погруженным в глубокий сон.

«Видишь ли ты эту воду, которую я вижу? – спросил незнакомец, показывая в сторону поля, простиравшегося справа от дороги, – там действительно виднелось большое озеро. – Ты и твоя лошадь идите искупайтесь в этой воде».

Они решительно вошли в озеро и искупались в нем. Потом, когда они вернулись на дорогу, незнакомец спросил:

«Знаешь, кто я такой?»

«Знаю, – отвечал Бальтазар. – Ты Гавриил».

Тогда небесный вестник изменил свою ангельскую внешность и стал похож на гору, сложенную из раскаленных углей.

«Войди в этот огонь», – приказал Гавриил.

Бальтазар и Борака не стали долго раздумывать и въехали в гору из раскаленных углей. По ту сторону они увидели громадный город с тысячами башен и колоколен.

«Что это за город? – спросил Гавриил.

«Иерусалим», – отвечал студент.

«Войди в город», – приказал Гавриил.

Верхом на Бораке Бальтазар въехал в городские ворота.

Там их ожидала большая толпа людей. Бальтазар спешился с лошади. В молчании он получил от них поцелуй мира. И тогда он понял, что эти люди были Моисей, Авраам, Ной и другие пророки, которых он сначала не узнал. Потом они все вместе опустились на колени, и Бальтазар последовал их примеру. Авраам руководил чтением молитвы, после которой все молча ушли, оставив юношу одного на том месте, где происходило моление.

– Вот и чудесно, – сказал Каммершульце, – мы уже в пригороде Вюрцбурга.

Бальтазар с удивлением осмотрелся вокруг и увидел, что уже наступила ночь.

– Здесь, по меньшей мере, – продолжал алхимик, – мы можем больше не опасаться Франкенберга, Шеделя и их наемников… Мог ли я предполагать, что когда-нибудь отдам предпочтению городу за то, что в нем правят католики?

Бальтазар оставался нем, он не понимал, что с ним происходит. Взаправду ли это Вюрцбург? Или он бредит? Или бредом было то, что произошло с ним раньше?

Когда они въехали в город, ученик сказал своему учителю:

– Учитель, на дороге мне встретился архангел Гавриил. Он очистил меня водой и жаром. После этого я вошел в Иерусалим. Там меня ожидали пророки. Мы вместе прочитали молитву, которую я не знал. И вот теперь я здесь с вами, в этом мире. Что происходит?

Каммершульце ничего не ответил.

Через несколько минут, когда они пересекали большую площадь, пустынную в это время, и копыта лошадей стучали по мостовой, Бальтазар заговорил опять:

– Учитель, я узнал Ноя, Авраама, Моисея… Как это могло случиться, ведь я их никогда не встречал? Я упал на колени вместе с ними, и мы произнесли молитву, которую я не знал. Как мог я произнести молитву, которой не знал?

Каммершульце ему сказал:

– Бальтазар, а как могло случиться, что ты способен понять в нашем пространстве и в нашем времени события, которые происходят в пространстве и времени, принадлежащих Богу?

– Но я ведь тот самый Кобер и на дороге в Вюрцбург, и на дороге в Иерусалим…

– Ибо за каждым городом прячется Иерусалим, – сказал Каммершульце.

Они легко нашли гостиницу под Гусем и Рашпером, и их там встретили с радостью. Вестники знали, что произошло ьв Нюрнберге, и в их глазах Каммершульце был героем. Здешняя мать, веселая и толстая женщина, весьма часто и без видимой причины смеялась, но ее талант стряпухи имел те черты гениальности, которых был начисто лишен ее ум. Трое братьев сели за стол вместе с нашими друзьями и чокнулись за их здоровье с таким пылом, что вскоре начался совершенно откровенный разговор.

– Мы были преданы одним фламандцем по фамилии Дюсберг, – сказал один из местных братьев.

– Он выдавал себя за торговца, – сообщил второй. – Я встречал его в Дрездене два года тому назад. Это была подсадная утка ректора, а мы все поверили в его искренность.

– Что случилось с матерью и с братьями в Кобурге? – спросил Бальтазар.

– Дюсберг их выдал. Только одному из них удалось скрыться – тому, кого они называли горланом. Все другие в тюрьме. Их перевезли в Дрезден, где они присоединились к Валентину Бонгефферу, печатнику.

– Бонгефферу! – воскликнул Каммершельце. – А мастер Виткоп тоже в тюрьме?

Брат повесил голову:

– Они его сбросили с лестницы. Он мертв.

Бальтазар перекрестился.

Где сейчас Паппагалло, Роза, актеры? Уцелели ли они в этом шквале? Казалось, конца не будет этому разгулу разрушительной стихии.

Между тем в конце трапезы один из братьев поднялся из-за стола, вышел в соседнюю комнату и возвратился с сумкой в руках, из которой достал книгу.

– Люди ректора сожгли все произведения, обнаруженные в мастерской Виткопа. Однако мне удалось сохранить один экземпляр – вот он, – сказал брат, протягивая Каммершульце трактат, который к изумлению и величайшей радости алхимика оказался не чем иным, как «Дорогой к Богу через познание начала и трех сущностей», подписанный фамилией Редививус.

– Слава Богу! – воскликнул Каммершульце. – Один экземпляр моей книги спасен!

И он встал, чтобы прижать брата к своему сердцу. Но тот сказал:

– Были спасены и другие экземпляры. Они лежали в каморке, которую солдаты не обнаружили. Я не знаю, что с ними со всеми случилось, но некоторые попали в Дрезден, другие – в Нюрнберг благодаря усилиям наших друзей разносчиков. Ваша книга жива, мой дорогой брат!

Тогда Фридрих Каммершульце сел и раскрыл свою книгу. Это впервые он держал ее в руках, уже напечатанной. Он вдыхал ее запах, ощупывал переплет и начал листать с бесконечной нежностью, любуясь то какой-то фразой, то рисунком, как будто это произведение было живым существом, родившимся из его плоти. Бальтазар смотрел на своего учителя со смешанным чувством радости и зависти, ибо он знал, что писать книги станет его судьбой, и смотря на «Дорогу к Богу» он видел мысленным взором все свои будущие труды.

В течение пяти месяцев, прожитых на ферме, он продолжал исписывать страницу за страницей своими вдохновленными свыше письменами. Его книга была почти закончена, и в этой длинной жалобе, похожей на сетования Иова, он рассказывал изнутри о пережитых им испытаниях. Каммершульце был поражен трагическим тоном произведения и просто сказал:

– Такова душа этой расколотой эпохи.

И в самом деле, казалось, что обиженные и угнетенные того времени жаловались и восставали в этом мрачном вопле, вышедшем из-под пера Бальтазара.