Сергей Юрьенен - Суоми

При бабушках он бы себе такого не позволил. Значит, считал, что между нами конфиденциальность. Но я был шокирован — не «.ером», конечно, я ругаться научился почище, чем Воропаев. А тем, что наше фамильное гнездо, которое начиналось изукрашенным перламутром черным булем XVIII века, завещанным бабушке княгиней, умершей ниже этажом, может вызывать такую ненависть.

И вообще у Пяти углов становилось мне не по себе.

Кончив «Техноложку», крестная стала работать в «ящике», получила «допуск» и окуталась гостайной — столь же густой, сколь тусклой. Специальностью «оттепельной» девушки, ругавшей Сталина, стала окраска атомных подводных лодок, чтобы были еще незаметнее, чтобы проскальзывали к самым берегам нашего «основного противника». Странно было вспоминать, что еще совсем недавно крестная рвалась на премьеры, отстаивала за билетами перед моим приездом. Смоктуновский в «Идиоте», сидели во втором ряду… Товстоногов, Симонов, Алиса Фрейндлих…

Куда все кануло?

— Супруг мой бескрылым оказался. Ноль романтики, — сказала она мне. — К тому же воняет лыжной мазью.

Бедным Шуриком занималась тетя Маня, в воспитательных целях прикусившая себе свой острый язык. Крестной же дома не было — моя романтическая крестная работала «на войну», что оправдывало ее пребывание в Одессе, Северодвинске и Петропавловске-Камчатском.

И в личной жизни Воропаева появилась другая.

Нет, не женщина…

Я помню, как он открыл передо мной гараж у Финляндского вокзала — у черта на куличках. Я сразу узнал модель из каталогов — масса хрома, черный лак, могучие надбровья четырехглазых фар, акульи плавники. Разойдясь далеко, мы с двух сторон влезли на бледно-желтый кожаный диван, сам по себе роскошный. Оцепенели перед приборной доской — сложной, как в самолете. В рассказе английского соцреалиста, обличающего капитализм, мальчику приходится взлетать под руководством отца, изорванного акулами в Красном море и с кровью теряющего сознание. Хорошо, что лететь не мне, подумал я, но Виктор расстегнул свой портфель и развернул из хрустящего целлофана инструкцию по использованию этого жуткого чуда под названием «Buick 1958»:

— Давай. Переводи.

Мне было шестнадцать, «Недолгое счастье Фрэнсиса Макомбера» перевести бы ему мог. Но это…

— Скорость, — узнал я слово.

— А это?

— Кажется, тормоза.

— Кажется или?

— Тормоза, — сказал я авторитетно, но с чувством минера, который ошибается только раз.

— А это? — показал он на «coupling».

Несмотря на то что свои права Воропаев получил только вчера и по большому блату, «бьюик» вдруг завелся. Переваливаясь и переливаясь в зеркальных отражениях, как ртуть, мы выехали на улицу, параллельную гаражам частников, длинную и скучную, но о которой потом в Германии я буду почему-то часто вспоминать, и далее поплыли, приводя в изумление видавший виды город. Даже милиционеры козыряли — впрочем, неуверенно. Не только в Ленинграде, во всем СССР вряд ли была вторая такая. Где он ее достал? Купил по случаю. У кого? У генерала. Представив себе большезвездных пузатых клоунов в лампасах, я удивился — откуда у советского генерала может быть американская машина?

Но промолчал — Виктору, потерявшему дар речи, предстоял сложный маневр на Невском по въезду в ущелье Рубинштейна.

У Пяти углов попросил меня остаться в машине.

Зеваки облепили стекла потными ладонями. Глазели на хром и на меня, пытаясь совместить невероятность машины с хипповой нестриженностью и черной рубашкой, до упора застегнутой и с поднятым воротничком, а я по эту сторону стекла смотрел, не мигая, на распластанный образ коллективного «низкопоклонства». По поводу меня в мозгах у них происходило видимое короткое замыкание, я же впервые в жизни был пронзен ударом попранного патриотизма. Странно было самому. С другой стороны, кому и быть здесь русским патриотом, как не носителю фамилии на — нен ? Или, подумал я, на — или . Ибо кем же и был Джугашвили, если вычесть волю к абсолютной власти и беспредельному насилию?

Виктор загрузил багажник, на заднее сиденье бабушки сели по обе стороны от Шурика, на котором не было значка пай-мальчика, потому что стал он пионером, но был уже настолько затуркан, что боялся даже выразить чувства по поводу подвига своего родного отца, — если чувства там, конечно, были вообще.

Мы снова покатили через город Ленинград. Все снова на нас смотрели — с тротуаров и сверху, из троллейбусов-автобусов. Глаза и рты за стеклами раскрывались в восхищении. Моя бабушка вместе с молчанием хранила свое отчужденное достоинство, тогда как тетя Маня, возмущенная блажью не по карману, всаживала в могучую спину водителя булавки каждый раз, когда ему нетерпеливо сигналили в зад:

— Америка России подарила пароход…

— Какой же пароход…

— А такой: ужасно много пара, но очень тихий ход.

Она всегда попадала в точку. От водителя исходила такая аура, что он почти дымился.

— Тихий, говоришь? Сейчас, дорогая теща… Сейчас взлетим.

— Тоже мне астронавт. Лучше б капитальный ремонт в квартире сделал.

Но он не слышал:

— Сейчас… Дайте только вывести на простор большой волны…

Я поверил было, что столицы нашей страны, данную, бывшую, и ту, порфироносную, действительно связует некая асфальтовая Волга, но в глаза мне побежало весьма захудалое шоссе, где нам было тесно.

— Этот генерал, — сказал я, — который продал тебе машину, тоже у кого-то купил?

— Нет, он новую в Америке. Почти на ней не ездил.

— Почему?

— Военный атташе. Вынужден был вернуться раньше срока.

— По причине деятельности, несовместной.

Не отрывая взгляда от асфальта, он скосился, как конь.

— А ты откуда знаешь?

— По-твоему, мы дураки? — не выдержала сзади тетя Маня. — Ясно, что шпион.

— Разведчик, — веско ответил Воропаев. — Шпионов, дорогая теща, у нас нет. Разве что иностранные.

— Есть или нет, а с темной компанией связался ты, по-моему, Виктор Витальевич. Как бы шею не сломал.

Формально-пусто он отвечал, что, во-первых, ни с кем не связывался, а во-вторых, научен проскакивать самые сложные трассы, флажков не задевая…

Природа открывалась красивая, в русском, конечно, смысле, но все, что было от цивилизации, если можно было так назвать избы вдоль дороги, было столь неприглядно по контрасту с нами, что я подумал, какая же дорога должна быть там, у них, между аналогичными Вашингтоном и Нью-Йорком? Задавая себе досужий вопрос, не предполагал, конечно, что со временем и на него получу визуальный ответ, который, конечно, значить будет ничего или очень мало и только в связи с тем моим моментом в ранней юности: хороший интерстейт. Шестиполосный.

Но что с того?..

Виктор за рулем был крайне напряжен, нас обгоняли не только венгерские «Икарусы», но и дребезжащие грузовики, а пару раз даже лошади в телегах на громыхающих колесах, кое-как обитых жестью, но мы ни в кого не врезались и заглохли только раз, на выезде из Новгорода.