Майкл Корда - Богатство

– Как, черт побери, получилось, что нас раскрыли? – спросил он.

– Артур, перестань ходить. Сядь, успокойся.

– Не указывай мне, что делать! Ты не думаешь, что это Вольф? Я всегда считал, что было ошибкой все ему рассказывать. Не понимаю, почему ты на этом настояла…

– Если Саймон и умеет что-то делать хорошо, так это хранить тайны. Пожалуйста, Артур, сядь и постарайся расслабиться.

– Вечно ты заступаешься за своего друга Вольфа!

Она была удивлена его выпадом, и еще больше скрытым за ним раздражением, словно он внезапно стал стариком, подозрительным, неразумным, быстро выходящим из себя, и обвиняющем других во всех своих напастях.

– Артур, – сказала она самым примирительным тоном, хотя он явно готовился к отпору, – Саймон именно друг, и ничего больше.

Его челюсть выпятилась.

– Но ведь не так давно он был больше, чем друг, так?

– Не думаю, что мое прошлое тебя касается, Артур. Мы не женаты. А если бы и б ы л и женаты, это было бы все равно не твое дело.

Баннермэн вздохнул.

– Да, мы не женаты, – медленно произнес он. – Ты совершенно права. – Он рухнул рядом с ней на софу и на миг прикрыл глаза. – Не знаю, что сегодня на меня нашло. Сегодня я ощутил свой возраст и то, что ему сопутствует. Усталость, занудство, брюзгливость… Извини.

– Ты был у врача?

– Еще нет. Но пойду, уверяю тебя. Это все проклятая простуда, и больше ничего. Врач загонит меня в постель на день или два, и заставит выпить множество микстур. Мне не нужно тратить сотню долларов, чтобы это узнать.

– Иначе это может обойтись много дороже.

– У меня нет времени. И я не верю, что есть польза от того, чтобы нянчиться с собой. Никогда не верил. – Он положил руку ей на бедро. Даже сквозь ткань юбки она ощущала, что его ладонь неестественно горяча. – Правда в том, что твой рассказ о Голдлюсте несколько выбил меня из колеи. Рано или поздно кто-то должен был заметить нас и сложить два и два.

– Что случится, если он расскажет Роберту?

– Куча неприятностей.

– Почему бы просто не сказать Роберту, чтоб не лез не в свои дела, и посмотреть, что из этого выйдет?

– Ты его недооцениваешь. Никогда так не делай. Роберт хитер, коварен и безжалостен. Когда я выставлялся в президенты, то предоставил ему руководство в центральных районах моей кампании. Он нанял банду кубинцев, бывших агентов ЦРУ, и настоящих головорезов. А те, если угодно, работали вместе с компанией проституток, чтобы подставить делегатов Никсона и Рокфеллера.

Она хихикнула.

– Не вижу здесь ничего забавного, – с некоторой чопорностью сказал Баннермэн.

– Мне это показалось забавным. Конечно, я понимаю, что это была о ш и б к а.

– Ошибка? Это было б е з з а к о н и е. И рано или поздно вышло бы наружу. Что, разумеется, и случилось. Это совсем не то, что если бы то сделал какой-нибудь зарвавшийся руководитель кампании, чиновник вроде Холдемана или Эрлихмана. Ответственность нес мой собственный сын. И чем больше я заявлял, что ничего об этом не знал, тем больше выглядел лжецом или идиотом. Я мог бы это пережить, такое случается с политиками, но, как и во всех других интригах Роберта, дело кончилось трагедией.

– Трагедией?

Один из делегатов покончил с собой, когда узнал, что они записали его… хм…свидание. Бросился с балкона своего номера и утонул в бассейне.

Она почувствовала холодную дрожь.

– Это ужасно. Но Роберт не мог знать, что случится.

– Он мог догадаться. Дело не в том, что он не представлял себе последствий – он слишком умен. Но его это не волновало. Уверен, что смерть человека для него ничего не значит.

– А что ты сделал?

– Я скрывал его участие, как мог. Мне стыдно признаться, но я всегда так поступал. Кубинцы всплыли снова, по иронии судьбы, работая на Никсона – их поймали на Уотергейтском деле. Мне следовало бы умыть руки, но я не мог вынести мысли, что мой сын будет опозорен в глазах всего мира.

Она обняла его. Если она что-то и узнала о нем, – так то, что он испытывал глубокую нужду в физических выражениях привязанности, но при том болезненно на них реагировал. Сначала она решила, что он не любит, чтобы до него дотрагивались, но потом поняла, что он просто не п р и в ы к к этому, укрывшись скорлупой своего достоинства. Как обычно, он напрягся в ее объятиях, потом расслабился.

– О черт, – пробормотал он. – Мне следовало понять, что все складывается слишком хорошо.

– Пожалуйста, не говори так.

– Это относится не к тебе. Я уверял себя, что обстоятельства изменились. И ошибся.

– Нет, они изменились. Для меня.

– И для меня, дорогая. Я имею в виду, что Роберт не изменился.

– Он, может быть, никогда не услышит о нас. Лео Голдлюст, вероятно, просто блефует. И действительно, что он может сказать? Что тебя видели в городе с молодой женщиной? Что ты все еще помышляешь о музее? Не думаю, чтобы какое-нибудь из этих известий могло потрясти Роберта.

– Ты не з н а е ш ь парня, – мрачно сказал Артур. – Я, наконец, изведал немного счастья в жизни, благодаря тебе, и сделаю все возможное, чтоб его защитить.

– Ты ведь, конечно, не собираешься заключать сделку с Лео Голдсмитом?

– Собираюсь.

Она была потрясена. Артур Баннермэн казался ей символом прямоты, человеком, неспособным ни на какие моральные компромиссы, другими совершаемые каждый день.

Он закашлялся, хватил ртом воздух, и закашлялся снова, на сей раз, похоже, не в силах остановиться. На миг она подумала, что он может подавиться, и начала колотить его по спине, пока он слабо не махнул ей рукой – хотя пытался ли он велеть ей перестать или бить сильнее, она не догадывалась. Его лицо побагровело, стало почти пурпурным, глаза приобрели блуждающее выражение, затем дыхание стало медленно, с болезненными усилиями восстанавливаться. Хотела бы она уметь оказывать первую помощь. Почему такие вещи всегда понимаешь слишком поздно? Баннерман вытер лицо носовым платком из нагрудного кармана.

– Со мной все в порядке, – простонал он. – Прекрати меня бить.

– Я только старалась помочь. Ты у в е р е н, что все в порядке?

– Я так сказал, разве нет? – он все еще дышал тяжело, со стоном и покашливанием, но цвет лица возвращался к нормальному. Он был вне себя. Он ненавидел мелкие унижения жизни, и как-то признался ей, что на банкетах во время своей президентской кампании не ел ничего, кроме овощей и хлеба, потому что боялся подавиться цыплячьей косточкой или куском мяса перед сотнями людей и телевизионными камерами. – Стакан воды, пожалуйста, – слабым голосом попросил он.

Она встала и принесла ему воду.

– Ты ляжешь в постель, – твердо заявила она. – Н е м е д л е н н о!

– Ничего подобного.

– Н е м е д л е н н о, Артур. Я так сказала.

– Ну, ладно, – согласился он. – Только ради мира и спокойствия. – Он сделал вид, что подчиняется ее капризу, но она поняла, что он испытывает облегчение. Он х о т е л лечь в постель и отдохнуть при условии, что может притвориться, что он просто успокаивает ее, а не подчиняется собственной слабости. Он встал, неуверенной походкой прошел в спальню, и со вздохом облегчения улегся на кровать.