Сергей Есин - Твербуль, или Логово вымысла

- Но вы, кажется, дорогой коллега, были в своей войне с Лобановым не один. Не был ли с вами заединщиком поэт-песенник? Вы ведь сами, дорогой коллега, - в разговор вмешался совсем ветхий мертвец, читавший в институте лекции про иностранную литературу; мертвец был бойкий, остатки волос у него были подкрашены и чуть подзавиты на голом черепе, на манер любимой этим препом эпохи Людовика ХIV, - сами-то вы всегда к какому-нибудь чужому мнению прислонялись, любили идеологическое соавторство! И я бы на вашем месте, - продолжал череп с прической, - поостерегся говорить о еще живом. Лобанов прекрасно до сих пор работает в институте, несмотря на преклонные годы. Может произойти казус, фронтовики горячий народ. Он еще о вас не написал? Напишет. Наша репутация, знаете ли, в руках у живых.

- Да я ничего, ничего, - немедленно испугался прихрамывающий, маскирующийся под черта критик. При этом он застрелял глазами в представительную тень того самого поэта-песенника, пытаясь перевести разговор на него. Но на поэта переводить разговор никто не хотел - поэт был лауреатом. - Я просто вспомнил, мы жили в очень интересное время. То на партийном бюро разбираем заявление, то принимаем к сведению анонимку, то кафедра гудит от морально-этических вопросов. У нас тогда родилась хорошая мода, когда ректор уходил с должности, то сразу на него писали анонимку. Ректору Владимиру Федоровичу Пименову, например, какое-то старое кресло вменили, народный контроль наслали. Кресло, на котором восемнадцать лет ректор просидел, он домой унес. Естественно, у него сразу же - инсульт. Кресла никому не было жалко, развалина - важен принцип. Да и завидно, а что мне тогда из института унести? Замечательно жили: либералы сражались с патриотами. Оружием не брезговали никаким.

- Да, шумел сурово Брянский лес, - на мотив известного вальса прошептал поэт-песенник, на которого исподтишка кивал хромой критик. - Отлетело золотое время.

- Ну, уж не скажите, - заявила дама, выдававшая себя за любовницу Блока, - времена возвращаются, и мы своего не упустим. Этой проститутке, - жест в мою сторону, но не туда, где я "внутри", а "наружу", где я стою перед комиссией, - этой "писательнице", которая позорит честное звание советского творца, надо вручить "волчий билет". Вы помните, вы все, конечно, помните, в прежние времена была изумительная традиция. Сейчас, когда наконец-то наступило время духовности, пора ее возобновить. Я совершенно не согласна числиться с этой, простите меня, девицей легкого поведения в писательском цехе.

- Интересно и правильно мыслите, коллеги, - раздался здесь тихий ироничный голос писателя-природоведа Паустовского. - Я где-то читал, что большую часть доносчиков и осведомителей до революции составляли артисты и писатели. Мы до сих пор толком не знаем, кто из коллег или из ближайших друзей в свое время написал донос на критика Дмитрия Беленкова и поэта Эмку Манделя, который потом стал Наумом Коржавиным.

- Я прошу без иронии, любезнейший, - сказал преподаватель, ходивший всегда с портативным магнитофоном в руках, чтобы фиксировать неосторожные высказывания коллег. - Не следует кичиться своей земной известностью, мы здесь все в одних чинах - покойники. Мы все, допустим, знаем, рукописи не горят, следы доносов обнаруживаются... Я только не могу понять, вы "за" или "против"?

- Нам со Светловым девку эту молодую жалко. Чего пристали, старые пердуны?

- Я прошу здесь без эротики, - снова выступила дама, гордящаяся дружбой с Блоком. - Пусть выступающий в защиту товарищ объяснится.

- Каждый пишет, как он дышит. Она реалистка - пишет поток жизни. Вы первый раз слышите, что секретарь райкома малолетнюю оттрахал? Это вас удивляет? А про Берию не слышали? Сходите на Вспольный переулок, благо это рядом, побродите по подвалам его особняка, может быть, там вы и не такое нанюхаете. Правда, Миша? - обратился Паустовский к Светлову за поддержкой. Но Светлов был или совершенно пьян, или, по обыкновению, чтобы не входить в сложную дискуссию, притворялся пьяным. Покачиваясь и мелодично погромыхивая косточками, он повторял, словно "Отче наш" - "Гренада, Гренада, Гренада моя...."

Поддержка классика против людей, которые выдают себя за писателей, всегда лестна. Мужская поддержка всегда придает силу. Я подумала, что может быть, лучше всего, действительно, объясниться. Я начала очень осторожно.

- Никого винить нельзя: время было такое. Развитие литературы идет неравномерно. В ваше время вы все писали мнимость, искусственную жизнь, парящую над самой жизнью. Это тоже трудно, здесь нужна определенная стилистика, мы относимся с уважением к знаменитому методу социалистического реализма. Литературная синтетическая действительность была похожа на настоящую. В отдельных реальностях и проявлениях эти две действительности смыкались. Это как в средние века: считалось, что у королевы нет ног, потому что помыслить, что она, как настоящая женщина, не только ест, но ... было невозможно. А теперь жизнь поменялась, действительность стала, как на картинах Рубенса. Советские писатели знали Рубенса? - Здесь я, конечно, перебарщивала, я также подумывала ввинтить слово "тоталитаризм", но побоялась: слово могло кого-то обидеть. - Ну, естественно, социальные явления оставались: воровство, коррупция, обман. Как без этого? - я переходила на учительский, столь любимый в советское время, тон. - Но ведь в жизни человек любит, у него есть страсти; дети, в конце концов, получаются не путем сложения "икса" и "игрека", а через некий физиологический механизм. Железы внутренней секреции у молодежи бунтуют. Вот я об этом и пишу... Я хочу напомнить вам, что в романе Фадеева "Разгром" тоже есть эротическая сцена... Мнимость - исчезла, осталась действительность. Пишу, - продолжала я говорить самым ласковым и увещевающим голосом, - про то, что было в жизни. Это ведь реализм. Процесс появления на свет детей не всегда связан с переживаниями любви и духовности. Но надо пробовать, развивать тенденции. Сегодняшний президент требует от нас демографических изменений. Я понимаю, вас смущает моя профессия. А может быть, вас просто смущает слово? Тогда называйте меня, скажем, Манон Леско. У меня есть постоянный парень, за которого я собираюсь замуж и который знает обо мне, он учится в нашем институте. Я могу с ним познакомить. Я меняю профессию, и сегодня мы вместе, как актеры, выступаем в клубе с отрывком из моей новой пьесы, так сказать, фрагментом...

- Ах, как вы сладко, милочка, поете, - ввинтилась в мой монолог дама из Серебряного века. - А вы, старые пентюхи, - это уже к теням прошлой литературы, - развесили уши и слушаете? Вам о том, чтобы вовремя менять памперсы, надо думать, а не об эротике. Кто-нибудь заглядывал в эту пьесу? Кто-нибудь ее читал? Знаете, она о ком? Это вам не Алитет уходит в горы. Это пьеса о Михаиле Кузмине.