Корнель Филипович - Сад господина Ничке

– Как обычно…

Переговоры с хозяином табачной лавки были сведены у него до минимума. Господин Ничке получил, как всегда, три пачки папирос, шесть сигар и сдачу. Спрятав папиросы в карман, он вышел, но через минуту вернулся и, положив на прилавок только что полученную сдачу, довольно сухо заметил:

– Мне ваши деньги не нужны, господин Хирш!

Рука инвалида словно бы на шарнирах сделала движение по направлению ко лбу, голова стала приподыматься, потом опустилась. Ничке взял с прилавка сдачу, которая ему фактически полагалась, приложил по-военному руку к шляпе и вышел. Хирш не успел его даже поблагодарить. Какой-то покупатель в тирольской куртке, выбиравший в этот момент сигары, приподнял шляпу, хотя господин Ничке не был с ним знаком.

Весь свой дальнейший путь – вдоль цветущих кустов шиповника, мимо прачечной и кинотеатра, вплоть до самого ресторана «Под каштанами» – Ничке проделал, ни о чем определенном не думая, в приятно приподнятом настроении. Хорошее настроение – психологическое следствие только что совершенного, впрочем, столь естественного поступка – не покидало его. В сущности, честное отношение к владельцу табачной лавки было самым элементарным проявлением порядочности, но господином Ничке невольно овладело сознание своего неизмеримого превосходства над всеми. Ведь далеко не каждый смог бы это сделать так просто и непринужденно, как это сделал он, господин Ничке.

У входа в ресторан, чтобы пробиться сквозь толпу юнцов, скопившихся возле автоматических игр, Ничке пришлось пустить в ход – правда, очень осторожно – зонтик. Он терпеть не мог этих одетых в американские брюки и кожаные куртки пятнадцати-шестнадцатилетних подростков с тонкими шеями, розовыми ушами и прыщавыми лбами. Они слишком шумно вели себя во время идиотских игр, наблюдая за крохотными футболистами на доске, стреляя из электрических автоматов по жестяным самолетам, пароходам и медведям. А Ничке не выносил шума и толчеи, он любил покой и тишину. И только уединившись в кабинете, отделенном от соседнего ажурной ширмой и смешными кактусами в разноцветных горшочках, он почувствовал себя хорошо. В центре за столиками сидела какая-то солидная супружеская пара, двое молчаливых молодых людей и женщина с ребенком. Ничке довольно долго изучал меню, потом расспросил кельнера о тонкостях приготовления некоторых мясных блюд и салатов, поинтересовался происхождением пива и только после этого сделал заказ. Треск автоматов, стук бильярдных шаров и выстрелы из электрического ружья заглушались монотонным шумом вентилятора, нагнетавшего холодный свежий воздух. Ничке, не надеясь, что раньше чем через десять минут ему подадут суп, закурил папиросу и задумался. «Вот скоро мне исполнится шестьдесят два года. Мама родила меня что-то около пяти часов вечера. Прожит солидный кусок жизни. А сколько еще осталось? Гораздо меньше, черт возьми! Однако все не так уж плохо. Могло быть хуже. Бывают ситуации, когда впереди уже ничего нет. И все равно надо как-то существовать».

Ничке огляделся вокруг. Солидная супружеская пара молча ела рыбу или что-то другое, требовавшее сосредоточенности, а молодые люди молча, не проронив ни слева, смотрели друг на друга, только дама что-то непрерывно говорила мальчику, у которого было несчастнее и вместе с тем сердитое выражение лица. Наверно, за что-то его отчитывала. Именно эта дама и привлекла на какое-то время внимание господина Ничке. Ей могло быть лет тридцать пять, самое большее – сорок. Это была светлая блондинка с темными глазами, одетая в голубой джемпер и серую очень короткую юбку, из-под которой высовывался краешек розовой, прозрачной, как дымка, нижней юбки. Господин Ничке долго всматривался в ее декольте, особенно в то место, где видна была бороздка между грудями, но дама изменила положение, и ее бюст перестал быть виден. Тогда он перевел взгляд на бедра и ноги, сильно загорелые и чем выше, тем все более массивные. Господин Ничке охотно рассмотрел бы их повыше, но, к сожалению, мешала юбка. Дама снова изменила положение, оглянулась, и господин Ничке увидел ее лицо в профиль. Дама уже громко отчитывала мальчика, который, впрочем, казался довольно послушным. Ничке мог видеть теперь ее загорелую щеку, нежное розовое ухо и красные полные губы. Он подумал, что лицо ее выглядит так, словно бы изнутри его освещали маленькие лампочки; и ему пришло в голову, что он сам, несмотря на свои шестьдесят два года, не выглядит еще старым. Помнится, как-то рабочий, привозивший кокс, сказал, что никогда не дал бы ему больше пятидесяти восьми. Между тем ему уже шестьдесят два. Впрочем, никого это не касается, это его абсолютно личное дело. Но вот, кажется, к его столику танцующей походкой приближается официант. Ничке, правда, не был еще уверен, не направится ли официант к молодым людям или к даме с мальчиком, но тот только на секунду задержался возле буфета, чтобы взять прибор, и, балансируя подносом, направился прямо к нему.

День в мае длинный, и в такую теплую прекрасную погоду, как сейчас, даже в девять часов вечера можно еще сидеть в саду, но Ничке закрыл книжку, сложил шезлонг и отнес его в сарай с инструментами. Потом еще раз прошелся вокруг своего утопавшего в глубокой прохладной тени сада. Среди темных, растрепанных туч, которые казались недвижимыми, плыл острый, блестящий месяц. «Уже прошло, наверно, минут пять», – подумал Ничке и вскоре убедился, что не намного ошибся. Когда он вошел в комнату, на стенных часах, ходивших очень точно, было восемь минут десятого. Ничке постоял минутку у открытого окна; где-то по соседству громко играло радио, пел, видимо, итальянский тенор. Из темной глубины сада, который почти не был виден из окна освещенной комнаты, послышалось вдруг какое-то странное ауканье. Оно доносилось из заброшенной господином Ничке части сада, со стороны колючей проволоки – оттуда, где совершенно невероятно разрослась крапива и другие мерзкие сорняки. Ничке затворил окно и задвинул занавески, так как становилось холодно, впрочем, он не любил темноты – зажег свет и включил радио. Пока еще шла рекламная передача о стиральных порошках, папиросах и коньяках. Ничке пошел на кухню и поставил чайник на газ, а вернувшись в комнату, уселся поудобнее в кресле и закурил сигару в ожидании того, что должен был вскоре услышать. Время летело, автоматически приближая его к этому мгновению. И вот заговорил диктор, потом чистый, звонкий женский голос сказал:

– Любимому нашему дедушке в шестьдесят вторую годовщину со дня рождения шлют сердечные пожелания здоровья, счастья, долгих лет жизни и просьбу: дедушка, люби нас и будь к нам всегда так же Добр, как сейчас. Твои внучки Эрика и маленькая Хенни. Дедушка, послушай вместе с нами песенку, которую, как говорит наша мамуся, пела наша бабушка, когда была твоей невестой…