Мария Арбатова - Меня зовут Женщина

Как все стихи последних лет, это было посвящено солисту группы «Иные» Володе Черновому, глубоко перетряхнувшему Линины душу и тело в начале девяностых.

...Все это она подробно перебирала в памяти, подъезжая к городу Одессе в двухместном люксе с неистовым кондиционером, поборовшим сорок градусов за окном до гусиной кожи на плечах. Было начало августа, и Лину пригласили принять участие в Пушкинском проекте и Одесской книжной ярмарке. По тону приглашателей было ясно, что кто-то отмывает деньги. А это сулит экзистенциальное мероприятие, скрашенное морем и городом, которые она видела тридцать лет тому назад.

Дорога была насыщенной. Сначала глухонемой мужик принес газеты. И Лина купила. После фильма «Страна глухих» покупала у них все. Потом глухонемая женщина принесла глянцевые книги — издательский хлам «из жизни писек и преступников». Лина брезгливо купила что-то, чтоб забыть тут же в купе. Потом иконописный парень положил невнятный брелок с отксеренной бумажкой «Извините меня! Я человек глухой. Жить в мире звуков — счастье. У меня его нет. Что такое музыка и голоса родных и любимых, я не знаю. У меня нет слуха, нет голоса, нет речи. Вы благородный человек, купите этот сувенир за 3 гривны».

Лина чуть не заплакала, прочитав. И, как всякая поэтесса, забубнила про себя что-то типа: «Глухонемой со светлыми глазами ходил по поездам, где ездили слепые... Нет, лучше — ходил по поездам, где ездили нагие...» Парень вернулся, и Лина протянула ему три тысячи. Он замотал руками, достал украинскую гривну и показал Лине. Она не знала курса, протянула пять долларов. Парень кивнул, взял доллары и положил на стол еще девять брелков с бумажками.

Говорящие торговцы на станциях сначала втюхивали тяжелый хрусталь, которым в их краях выдавали зарплату. Потом такой же фарфор. Ближе к Брянску — детские игрушки чудовищных цветов и размеров, словно специально сделанные для разрушения детской психики. Среди них бегали персонажи с водой, пивом, антисанитарными «картошечкой горяченькой, огурчиками солененькими». А также жирная баба в черном с обувной коробкой, обклеенной религиозными иллюстрациями из глянцевых журналов. Она скороговоркой всхлипывала: «Чуть-чуть, немножечко... Рублик или гривенку на восстановление храма. Храни вас Господь!»

Два соседних люкса занимала новорусская семья: коротко стриженный бычара, его пьяная игривая жена и два расторможенных ребенка. Жена с трудом спустилась на платформу, подозвала мороженщицу и, сделав пальцы веером перед ее носом, строго сказала:

— Мне мороженое, типа пломбир.

Получив мороженое «типа пломбир», она ссыпала сдачу в коробку «на восстановление храма» и на мошенническое «храни вас Господь!» ответила сытое «все, бабка, по понятиям!». Тут на Лину налетел школьник с хорошим рюкзаком и в новых джинсах.

— Тетенька, купите водички, — попросил он плаксиво.

— Спасибо, мне не надо, — ответила Лина.

— Тетенька, купите, пожалуйста. Хоть бы на хлеб заработать. Три дня не ел, — сказал мальчик заученно.

Лине стало ужасно неловко. Перед ней стоял нормально кормленный, ухоженный, хорошо одетый ребенок.

— Мне не нужна вода, — удивилась Лина своей твердости.

— Купите водички, три дня не пил, не ел. Отец бросил, мамка — пьяница, бабка-инвалид, — сказал мальчик, уже деловито разглядывая толпу перед соседним вагоном.

— Слушай, ты разберись, ты торгуешь или попрошайничаешь, — предложила Лина.

— Ага, — ответил мальчик и, потеряв интерес, побежал к соседнему вагону.

Как всякая интеллигентка, Лина подумала, что надо его догнать и объяснить, что совершенно не жалко денег на воду, но что вот его личность... Но тут на нее обрушились два точно таких же мальчика, с точно таким же текстом.

Потом Лина лежала в своем «СВ» и горько думала о том, что в этой жизни никому не смогла помочь своими стихами, никого ничему не научила изданными своим издательством книжками. И что на самом деле ничем не может помочь своей перелопаченной, медленно и болезненно бредущей в новую жизнь стране. В отличие от западного человека надрывно ощущает все это «своими проблемами». И, пробравшись на уровень, на котором не считают деньги на продукты и потребности первой необходимости, страдает, сталкиваясь с непробравшимися.

— Если перед тобой не инвалид и не старик, то давать деньги аморально, — объяснял Анатолий. — Можно накормить человека, если он голоден. И нужно обучить зарабатывать деньги, если он готов. Остальное не твоя компетенция, конечно, если у тебя нет мании величия.

Это было абсолютно верно, но Лина при каждом удобном случае ломалась на персонажах типа «тетенька, дайте попить, а то так есть хочется, что ночевать негде». Она тащила в свой бизнес неудачливых подруг, горела из-за них финансово, клялась, что «больше никогда», и тут же тащила снова.

— Каждый человек решает для себя проблему взаимоотношений с просящими. И он должен дать себе трезвый ответ: «Готов я, отнимая деньги у своей семьи, у своей свободы, финансировать чужую свободу от зарабатывания денег?» — говорил Анатолий.

И Лина соглашалась. Если б, например, она заказала иллюстрации последней книги серьезному оформителю, а не брошенной мужем подруге, то тираж был бы уже продан и Лина бы не думала, как купить новую шубу. Подруга сделала работу левой ногой за хорошие деньги и уехала за загаром и мужскими гормонами в Турцию. А Лина будет зимовать в старой шубе. А шуба для нее, между прочим, не одежда, а униформа. И по статусу она должна появляться на переговорах в произведении из целых норок хорошей фирмы, а не кускового самострога средиземноморской Европы. Лина понимала все это, но по базовой модели еще частично оставалась поэтессой, а не бизнесменкой. И точно знала про себя, что, когда подруга вернется, приобретя турецкий загар в одном флаконе с венерологией или, не дай бог, беременностью... из-за этого инфантилизма совковых баб «мне неловко было сказать ему про презерватив», идущим не от скромности, а от разрушенного инстинкта самосохранения... она предложит ей оформить новую книжку.

Лина везла чемодан своих изданий и, обнародуя его русским и украинским таможенникам в ответ на вопрос: «Везете ли что-нибудь на продажу?», получала в ответ кривую усмешку. Бизнес был не простым, потому что она не издавала подливку вроде любовного романа или Марининой. Она понимала, что пространство СНГ хочет забыться, но, видя в метро человека с подобным изделием, испытывала ощущение взрослого, застукавшего ребенка за нюханьем клея. «Страна по пояс в крови, по пояс в макулатуре, с повязкой на глазах бредет к абстрактной свободе...» — записывала Лина на задних страницах еженедельника. И все реже заканчивала стихи. Потому что не было времени. И смысла.