Нурбей Гулиа - Приватная жизнь профессора механики

- Ребята, бросьте вы эту бодягу, ничего у вас не выйдет! Для этого надо весь институт разогнать, а может и весь наш город! Тронешь этого 'Поноса', так такой понос прохватит весь институт, что всё среднее звено и кое-кого из высшего затронет! А заявление ваше спустим на тормозах, как пить дать, спустим!

'Пить дать' мы умели, и хоть не соглашались с Володей, но, подумав, признали, что дело мы затронули неподъёмное.

- Тебе же я советую как друг - вступи в партию, пока я на этом месте сижу, - на очередном 'выпивоне' разоткровенничался со мной Володя, - ты что, не знаешь - не бывает заведующих кафедрами беспартийных! Ты что хочешь, чтобы мы всякой беспартийной сволочи кафедры доверяли? А потом как воздействовать на них в правильном направлении? Прочти программу и устав Партии, приходи ко мне с заявлением, проведём как нашего человека! Тем более к столетию Ленина, в Юбилейный год, приём будет расширенным!

Этим 'юбилейным годом' и 100-летием Ленина всем нам 'прокомпостировали' мозги. Целый день по радио, телевидению и в газетах - одно и тоже: столетие, юбилей, 'живее всех живых', даже анекдот ходил по кухням:

'Ребёнка из школы для умственно отсталых пытаются научить говорить. - Детка, как тебя зовут? - в ответ только мычание. - Детка, кто твоя мама? В ответ - то же самое. И, наконец, спрашивают: - Детка, а какой сейчас год? На лице ребёнка отражается невероятная работа мысли, и он с трудом, но отвечает по складам: 'Ю-би-лей-ный!'.

С этими ленинскими днями у меня было связано интересное приключение в Москве. Как раз в самые торжества - а это конец апреля - я гостил у Мони дома. А спиртное тогда продавали только с 11 до 19 часов. Издевались над народом, как хотели! В воскресенье водку вообще не продавали, только вино. Как будто портвейном нельзя нажраться до чёртиков! Даже стихотворение народ сочинил:

'К коммунизму мы идём, жизнь стала прекрасная -

Всю неделю водку пьём, в воскресенье - красное!'

Для тех, кто забыл язык своего народа, хочу напомнить, что 'красное вино' или просто 'красное' - это любое вино, даже белое. А 'белое вино' или 'белое' - это тоже любой крепкий напиток, та же охотничья водка, перцовка или старка, хотя они отнюдь не белого цвета.

И как раз в начале седьмого вечера обнаруживается дефицит выпивки. Мобилизуют в магазин меня, как человека бывалого. Я надеваю своё 'комиссарское' длинное кожаное пальто, кожаный треух, и с лицом, заросшим бородой, становлюсь в очередь.

У прилавка - огромная гудящая очередь, мелочь, падающая в грязь на кафельном полу, пересчитывание мятых рублей и сумки, полные стеклянной тары. Блажен, кто мир сей посетил: Меня одолевает сомнение в том, что я успею отстоять очередь до семи. А ведь меня ждут с водкой, верят в меня! И даже в очереди - Ленин, Ленин, Ленин: Я решился - будь, что будет!

- Что Ленин, что Ленин! - по-стариковски зашамкал я, - вам это только 'юбилей', а я самого Ленина видел, живого!

Очередь замерла. Даже, нагнувшиеся за упавшей монетой, так и остались в полусогнутом состоянии:Немая сцена из спектакля 'Ревизор', одним словом.

- Отец, проходи, тебе вне очереди, раз ты Ленина видел! - загудели полупьяные патриоты. А тут выискался принципиальный старикан: - Нет, - говорит, - пусть расскажет, где и как он Ленина видел!

Ну, я и рассказываю, что был, дескать, я латышским стрелком и состоял в охране Ленина в Кремле. Всех видел, не только Ленина. Сталина видел, Троцкого, который Бронштейн, Каменева, который Розенфельд, Зиновьева, который Апфельбаум. А до этого - Радомысльский, это чтобы не сразу, скачком - с Апфельбаума да на Зиновьева, а через Радомысльского, - имитирую я старческую болтливость.

- А как выглядел Троцкий? - экзаменует меня настырный старикашка. Надо сказать, что в то время мало кто видел портрет Троцкого, я же в детстве, когда гнал самогон, растапливая печь старыми газетами, видел фотографии этого 'врага народа'.

- А вот так, - отвечаю я, - бородка тощая и усы тараканьи, - ну, прямо как у тебя! Погоди, да не ты ли сам - проникший в наши ряды Троцкий-Бронштейн, а ну паспорт покажи!

Старикан стушевался, а меня на руках понесли к началу очереди. Получив своё, я уже заспешил туда, откуда меня мобилизовали, как вдруг чья-то тяжелая рука легла мне на плечо. Я съёжился, решив, что в лучшем случае, сейчас начнут бить, а в худшем: Обернувшись, я увидел здорового, с ясными голубыми глазами, похожего на бравого солдата Швейка, мужика, держащего в руках авоську, наполненную бутылками с водкой. Горлышки бутылок торчали из ячеек авоськи во все стороны, и она напоминала морскую мину времён первой мировой войны.

- Отец, идём к нам, - радушно пригласил меня Швейк, - расскажешь, как Ленина видел!

- Спасибочки, покорнейше благодарю, - зашамкал я старобольшевистским голосом, - но я спешу к моим латышским стрелкам! И я зашаркал ботинками по грязному апрельскому асфальту, подальше от места массового скопления трудящихся:

Я счёл доводы парторга Володи убедительными и взял в библиотеке программу и устав КПСС. Но, удивительное дело, я не смог 'освоить' и нескольких страниц этих брошюрок. При чтении этого, лишённого всякого смысла текста, меня охватывал летаргический сон, да ещё, чего раньше никогда не бывало, с храпом! Как я ни старался, ничего не получалось.

Заявление я всё-таки написал и со страхом зашёл в кабинет с надписью 'Секретарь парткома'. Кабинет был побольше ректорского, ковровая дорожка вела, как на эшафот, к фигурному дубовому столу Володи. Я, было, обратился к нему на 'ты' как обычно, но он быстро перебил меня: 'Вы, по какому вопросу?'

- Вот заявление написал, - глупо улыбаясь, ответил я, подавая ему заявление: 'Прошу принять меня в КПСС, потому что хочу состоять в передовых рядах строителей коммунизма:'.

Володя брезгливо взял у меня заявление двумя пальцами и, взглянув на него, тут же вернул обратно.

- Перепишите, как следует, и тогда уж принесёте!

- Не понимаю, ошибок вроде нет: - удивился я.

- Перепишите перьевой ручкой и фиолетовыми чернилами! - строго, как двоечнику, пояснил Володя.

- Почему??? - чуть не завопил я, полагаю, что Володя меня разыгрывает.

- Потому, что Владимир Ильич Ленин писал своё заявление именно перьевой ручкой и фиолетовыми чернилами, пора бы знать! - назидательно пояснил Володя.

Меня прорвало:

- А если бы Владимир Ильич жил ещё раньше и писал бы гусиным пером по свинячьему пергаменту? Или клинописью по каменной плите? Вы что, шутите со мной?

- Всё понятно, - констатировал ледяным голосом Володя, - вы не созрели ещё до членства в нашей партии! Можете быть свободны!

Я хлопнул партийной дверью и оказался действительно свободным. Какое счастье, что Володя хотел заставить меня переписать заявление, а я заартачился! Какая удача, что я не 'вступил' в то, во что вступать не следовало! Чем бы я оправдался потом перед самим собой, перед младшим поколением? Карьерного роста захотел? А ты сам добейся его своими силами и умом, а не 'членством' - слово-то позорное какое!