Мисима Юкио - Запретные удовольствия

Созидательные силы Сунсукэ возвращались к жизни, как оживающие цветы. Он написал три фрагментарные книги, полные загадочной энергии. Эти книги переносили читателя во времена Тайэй [103] Период Тайэй – август 1521 г. – август 1528 г. и представляли собой новеллы, полные отрывочных картин, таких, как выставленные всем напоказ отрубленные головы, горящие монастыри, откровения ребенка из храма Ханнья или любовная история великого священника храма Сига Дайтоку и любимой наложницы императора Кёгоку. Они также обращались к древнему миру песен кагура [104] Кагура – древние мистерии, связанные с культом синто, который возник в VII в. Представляют собой танцевальную пантомиму, сопровождающуюся игрой на барабанах и флейте. Основным содержанием кагура является миф о богине солнца Аматэрасу, в основе которого лежит идея умирающего и воскресающего божества. и затрагивали страдания человека, который должен оставить мальчика, носящего детские локоны. Длинное, созданное по случаю произведение, озаглавленное «Тих весенний день», скроено по образцу «ионической меланхолии» Древней Греции, также со скрытым разоблачением парадоксального влияния современного общества, сходным с «чреватыми чумой лугами» Эмпедокла [105] Эмпедокл – древнегреческий философ, государственный деятель (ок. 490 – 430 до н. э.). .

Сунсукэ отложил кисть. Ему не давали покоя злополучные догадки. «Почему я сижу сложа руки? Почему? – размышлял старик. – Неужели я играю малодушную роль Чуты в моем-то возрасте? Почему я не звоню и не отменяю встречу? Юити с Кабураги уже давно расстались. Короче говоря, я расстроен тем, что Юити не принадлежит никому. Если так, то почему не мне?… Ох, это неправильно, мне нельзя. Мне, который не может даже смотреть на себя в зеркало. Кроме того, произведение искусства никоим образом не является собственностью его создателя».

Время от времени слышалось петушиное кукареканье. Собаки тоже злобно лаяли то тут, то там. Они, как шайка воров, каждая привязанная отдельно от других, но все как одна, рыча, скалят зубы на бесчестье своей привязи и перебрехиваются друг с другом.

Сунсукэ уселся на диван, служивший подоконником, и закурил сигарету. Старинная керамика и тотемные куклы, обрамляющие рассветное окно, не вызывали в нём никаких эмоций. Он смотрел на черные садовые деревья и алое небо. Когда он опустил взгляд вниз, то заметил, что ротанговое складное кресло, которое забыла старая служанка, лежит посреди лужайки под наклоном. Утро рождалось из желтовато-коричневого прямоугольника над этим состарившемся ротангом. Сунсукэ очень устал. Складное кресло в саду, постепенно вырисовывающееся в утреннем тумане, насмехалось над ним. Его можно было сравнить с далеким предчувствием долгого отдыха, вынужденно отсроченного для него смертью. Его сигарета догорела до конца. Он проигнорировал холодный воздух, открыл окно и выбросил сигарету. Она не достала ротангового кресла, но упала на криптомерию и застряла в листве. Огненная точка горела некоторое время абрикосовым цветом. Сунсукэ спустился в спальню и заснул.

Ранним вечером пришёл Юити, и Сунсукэ тотчас же рассказал ему о визите Нобутаки Кабураги.

После того как Нобутака договорится о продаже своего дома гостинице, он сразу же отправится в Киото. Юити был несколько разочарован тем, что Нобутака не слишком распространялся о нём. Он сказал, что для корпорации настали тяжелые времена и что он собирается работать на лесничество или что-то в этом роде в Киото. Сунсукэ передал Юити подарок от Нобутаки. Это было кольцо с кошачьим глазом, которое Нобутака получил от Джеки в ночь, когда Юити впервые принадлежал ему.

– Ну, – сказал Сунсукэ с доведенной до автоматизма веселостью, вызванной недосыпом. – Сегодня твой праздник. Если ты видел взгляд Кавады в тот день, ты понимаешь, что почетным гостем был не я, а ты. Вот так, в тот день было забавно, правда? Наши отношения, должно быть, стали причиной глупых подозрений.

– Давайте продолжать в том же духе, хорошо?

– Почему-то в последнее время у меня такое чувство, будто я кукла, а ты кукловод.

– Я чувствовал себя точно так же, когда участвовал в этой истории с господином и госпожой Кабураги по вашей указке.

– Это счастливое совпадение.

Прибыло авто Кавады и доставило их в «Куроханэ». Вскоре Кавада присоединился к ним. С того момента, как он уселся на дзабутон – подушку для сидения на полу, – он совсем не чувствовал скованности. Прежняя неловкость ушла. Когда мы встречаемся с людьми других профессий, нам нравится изображать этакую непринужденность. Помогли старые студенческие воспоминания Кавады, когда Сунсукэ был его учителем: он пытался преувеличенно показать Сунсукэ, как юноша с филологическими наклонностями превратился в грубоватого бизнесмена. Он намеренно делал ошибки во французской классике, которую учил много лет назад. Он спутал «Федру» и «Британника» Расина и хотел, чтобы Сунсукэ его поправил.

Казалось, он произносит пространные, скучные, эгоцентричные высказывания лишь для того, чтобы продемонстрировать своё полное отсутствие понимания литературы.

Наконец он посмотрел на Юити и заметил:

– Будет жаль, если вы не совершите путешествия за границу, пока молоды.

Ну кто же поможет ему это сделать? Кавада постоянно называл Юити «племянником», следуя заявлению Сунсукэ в день их первой встречи.

Вся необычность обеда состояла в следующем: перед каждой персоной ставится металлическая решетка, которая кладется на горящие угли. Каждый гость надевает фартук и готовит себе мясо сам. Сунсукэ с разгоряченным от вина лицом и со смешным фартуком, повязанным вокруг шеи, выглядел неописуемо глупо. Он сравнивал лицо Кавады с лицом Юити. Он не мог попять, что заставило его принять приглашение и привести сюда Юити, когда он прекрасно знал, что произойдет потом. Ему было довольно болезненно сравнивать себя со старым высоким священником из книги, которую он видел в храме Дайго. По-видимому, он чувствовал, что ему предпочтительнее роль Чуты – посредника.

«Все красивое всегда пугало меня, – размышлял Сунсукэ. – Более того, иногда оно меня затягивало на дно. Как такое может быть? Неужели это предрассудок, что красота спасет мир?»

Кавада разговаривал с Юити о выборе профессии. Юити полушутливо сказал, что поскольку он зависит от родственников жены, то, по-видимому, никогда не сможет ходить с гордо поднятой головой в их присутствии всю оставшуюся жизнь.

– У вас есть жена? – удивившись, осведомился Кавада.

– Не волнуйся, Кавада, дружище, – вырвалось у старого писателя помимо его воли. – Не беспокойся. Этот молодой человек Ипполит.

Кавада быстро понял значение этой несколько неуклюжей метафоры.