Кристина Паёнкова - Бегство от запаха свечей

В поезде было свободно. Попутчики поглядывали на меня с любопытством. Их особенно заинтересовала моя форма.

– Это форма Польского Красного Креста? Очень красиво, и вам к лицу. Вы живете во Вроцлаве? Говорят, он разрушен не меньше Варшавы, – завел разговор один из пассажиров.

Я с горячностью рассказывала о Вроцлаве, не очень заботясь о точности. Я нарисовала картину города зелени и мостов, говорила об Одре, о свободных квартирах. Умолчала об одном: о развалинах. Раз эти люди предпочитают сидеть здесь, пусть думают, что никаких развалин там нет.

Кальвария! Со станции я пошла кружным путем через весь городишко, с любопытством глядя по сторонам. Здесь ничего не изменилось. Время словно застыло. Дом Дроздов издали показался мне не таким, каким я его запомнила, – он вроде стал меньше.

Из знакомых первой мне встретилась Данка Крамаж.

– Господи, боже мой! Катажина, это ты? Говорили, ты умерла в прошлом году от какой-то болезни или еще от чего. Мы с Романом даже деньги давали на молебен в годовщину твоего отъезда. Ах да, ты же, наверно, ничего не знаешь? Мы на рождество свадьбу сыграли. Венчались в монастыре, перед большим алтарем. У меня было четыре подружки. Столько гостей на свадьбе было, что мама потом неделю сосчитать не могла. Роман часто тебя вспоминает, но я не ревнива. Он говорит, что ты девушка с воображением. – Данка вздохнула и продолжала: – Янка тоже вышла замуж. А знаешь за кого? За Гжыбача. Родители ругались, шумели, а они уперлись на своем, ну и пришлось согласиться на свадьбу. Они любят друг друга, уверяю тебя! Марыня, бедняжка, так в девках и сидит, а ведь ей уже двадцать стукнуло. Красивая у тебя форма. Это габардин или шерсть? Мама предлагала мне габардин, да он мне показался тяжеловат. И Роман так считает.

Да. Это и в самом деле была Кальвария!

Так в обществе ни на минуту не умолкавшей Данки Крамаж, по мужу Петкевич, я дошла до самых ворот дроздовского дома.

– Ты прямо с поезда? Ах да, ведь у тебя же чемодан, я и не заметила. Ну, пока до свиданья! Мы еще поболтаем, с тобой очень приятно поговорить.

За все время я не произнесла ни слова и на прощание только помахала рукой.

Войдя в дом, я забарабанила в дверь, хотя помнила, что бабку такой стук раздражает.

– Кто там? – услыхала я бабкин голос. – Открыто, заходите.

Встретили меня холодно. Якобы потому, что я свалилась как снег на голову, без предупреждения. Мама, стараясь разрядить напряжение, побежала за хозяйкой. Та обняла меня, похлопала по своему обыкновению по спине и воскликнула:

– А ну, покажись, какая ты стала?

Я послушно несколько раз повернулась на каблуках.

– Неплохо, ничего не скажешь, мордашка совсем не изменилась. Пропали теперь кальварийские парни! Провалиться мне на этом месте, если я тебя теперь не выдам замуж.

– Боюсь, вам это не удастся. Я приехала всего на три дня.

Отпуск у меня, правда, был на две недели, но в эту минуту я про себя твердо решила, что дольше трех дней здесь не задержусь.

– Всего на три дня? – удостоверилась бабка и явно повеселела.

– Ты же собиралась приехать насовсем, – заметила тётка Виктория.

– Насовсем мне пришлось бы, пожалуй, приезжать на грузовике. У меня большая трехкомнатная квартира, полностью обставленная. И вообще, я богата. Я ведь вам писала. В чемодане у меня только ночная рубашка, плащ и подарки. Дали мне три дня отпуска, вот я и приехала. Захотелось посмотреть, как вы тут живете, что слышно. Не думайте, что я капитулировала. Ничего подобного. Я намерена по-прежнему жить самостоятельно.

Говоря все это, я внимательно наблюдала за ними. То, что я приехала лишь ненадолго, так их обрадовало, что они больше меня и не слушали. Сразу повеселели и подобрели и даже вспомнили, что я, может быть, хочу есть или пить.

– Чай у меня только липовый, – трагическим голосом сказала бабка. – К сожалению, другой нам не по средствам. Может быть, лучше выпьешь молока?

– Чай у меня есть, я привезла. Английский, точно такой же, как я вам недавно послала. Сейчас я все достану.

Невинное замечание попало в самую точку. Бабка извлекла из буфета нераспечатанную пачку настоящего чая.

После ужина, когда все уже было сказано, я пошла проведать хозяйку. Она лежала в постели.

– Заходи, заходи. Я знала, что ты придешь. Старика нет, поехал в Краков. Он там у дочки, лечится, я одна.

Я протянула ей сверток с подарками. Она тут же его развернула и все осмотрела.

– И всегда-то ты знаешь, чем кому угодить! – обрадовалась она. – Лучшего подарка нельзя было придумать. Буду теперь снова, как принцесса, пить по утрам кофе. А если случится кого угостить кофейком, непременно скажу, кто мне его привез. Подожди, давай-ка мы его сейчас и отведаем.

– Лежите. Я поставлю воду. А пока она вскипит, расскажите, что слышно.

– Рассказать-то есть о чем. И первым делом я вот что тебе скажу: мать ты должна отсюда забрать. Она все теперь для них делает, а они кричат на нее с утра до вечера. С тех пор как она приехала, ни дня без скандала не прошло. Когда ты прислала деньги, они сперва разорались, что отошлют, мол, назад, что деньги краденые, а потом милая бабуся с тетушкой прикарманили все до копеечки. Мама твоя даже и не знает, сколько ты им прислала. И посылку, которую она от тебя получила, они тоже к рукам прибрали – иначе им, видишь ли, на жизнь не хватает. – Хозяйка задыхалась от возмущения. – На жизнь, конечно, нужно, да уж больно им не хочется признавать, что ты их содержишь. За чемодан перчаток, которые ты им прислала в прошлом году, они заработали шестьдесят тысяч злотых. Думаешь, они тебе об этом скажут? Ничего подобного! Они все такие же бедные, да вдобавок мама твоя у них на шее сидит. Ко мне они тоже подбирались. Когда ты прислала мне ковер, тетка заявила, что я должна им за него заплатить. А я только расхохоталась в ответ. «Полно, миленькая, – говорю, – с вами я, что ли, дела-то делаю? У меня с Катажиной свои счеты, она приедет, мы и сочтемся. За мной никогда еще ничего не пропадало». Знаешь, когда ты здесь жила, мне как-то легче было с ними, а теперь надоели они мне хуже горькой редьки. Стервозы! Как только, прости господи, таких земля носит? А мама твоя – новая их жертва. Они думали, что ты совсем приехала и станешь свои права предъявлять.

– Мама может ехать во Вроцлав хоть сейчас. Мне здорово везло! Работала я и работаю честно, деньги у меня водятся, и даже немалые. Правда, вам я могу сказать, вы поверите, я знаю. Бабка все равно будет думать, что я воровала. Квартира у меня прекрасная, обставлена со вкусом, белья и посуды вдоволь. Работы много, дело для каждого найдется. Ну и на отсутствие хороших людей не могу пожаловаться. Иной раз чужой стоит своего.

– А что же с тобой было? Говорили, будто ты тифом болела. Сын одного крестьянина из Барвалда будто видел тебя, по его словам, ты еле ноги таскала. А тот, что бабке перчатки привез, рассказывал, что вас там заперли и войска поставили сторожить, и будто из этой мышеловки живым никому не выйти. Мы собрались было дать на панихиду, да тут от тебя письмо пришло. Вот все удивились! Думали, что оно раньше было отправлено, но числа не сходились. Только когда получили от тебя деньги, перестали сомневаться, что ты жива. Я хотела к тебе съездить, да они так накрутили моего старика, что он строго-настрого запретил. Ты ведь его знаешь, как упрется, не переломишь. Почтальон по всей Кальварии раззвонил, что бабка получила кучу денег. Ее это вроде бы коробило, но от гордости так и распирало! – Хозяйка даже села на постели. – Здесь за такие деньги можно два мебельных гарнитура купить. Когда сидишь в такой дыре, как Кальвария, все, что просачивается извне, кажется необычным и важным.