Кейт Уотерхаус - Конторские будни

— Стоит? — Теперь уже Грайс вопросительно повторил последнее слово Парслоу, и челюсть у него отвисла.

— Ясное дело, стоит! Окна выбиты, деревянная вывеска облупилась, но прочитать можно, Я сто раз мимо нее проходил. Может, ее собираются снести, чтоб она сама не развалилась, но пока еще не снесли. Уж мне ли не знать. Да я могу, если хотите, вас туда проводить.

— Ну зачем же я буду отнимать у вас время, — заплетающимся языком пробормотал Грайс и спрятал счет-фактуру в бумажник. Его тошнило. Он слишком сильно сегодня переволновался и чересчур много выпил.

Коротко извинившись, он отправился искать уборную. Ему казалось, что, пока его нет, Парслоу должен смыться — иначе он не вошел бы в зал, вытирая капли пота на лбу клочком туалетной бумаги.

Не успел он подойти к стойке, как Парслоу объявил, что ему давно пора бежать, но теперь они должны поддерживать связь и как-нибудь им обязательно нужно вместе пообедать — он, мол, знает один японский ресторанчик, где подают замечательно вкусные бифштексы. Все бывшие сослуживцы Грайса, если им доводилось по случайности встретиться, всегда решали «поддерживать связь» и никогда ее, разумеется, не поддерживали, но Грайс понимал, что ему-то надо еще разок увидеться с Парслоу, и пообещал «звякнуть».

— Вот-вот! Только звоните мне домой, а то на работу нам дозвониться, знаете ли, довольно трудно. Вы, наверно, удивитесь, но нашего объединения нет в городском телефонном справочнике. Теперь, похоже, все солидные фирмы предпочитают скрывать свои телефоны.

По дороге домой Грайс уснул и проехал свою остановку. Ну и денек! Если б он вел дневник, ему вряд ли удалось бы уместить все события этого дня на одной странице. А уж если б он делал записи в специальном «Дневнике делового человека», где одна страница отводилась на три дня, ему пришлось бы писать просто микроскопическими буковками.

— И вы никому об этом не говорили?

— Никому.

Да он, собственно, уже пожалел, что рассказал даже Пам. Она-то, разумеется, была потрясена и объявила, что для такого сенсационного сообщения надо экстренно собрать всю альбионскую труппу и что так, мол, они и сделают, когда она известит обо всем членов Оргбюро. Стало быть, Грайсу-то выступить не дадут? Стало быть, его новость выложит собранию Грант-Пейнтон? Им, конечно, придется упомянуть Грайса, они даже пригласят его, по всей вероятности, в президиум но разве это может сравниться с его мечтой объявить свою потрясающую новость как. бы невзначай и — без всякой подготовки? Он-то предполагал пригласить на собрание Тельму, чтобы она тоже урвала свою долю аплодисментов, и даже надеялся завлечь к альбионским любителям Парслоу — в качестве гостя пли, скажем, делегата от «Экспорта», — пусть тогда разные Фомы неверующие задают ему. Грайсу, каверзные вопросы: Парслоу, словно новообращенный на собрании секты евангелистов, будет живым свидетелем его поразительных успехов.

Понедельник, как известно, самый тяжелый рабочий день. Таким он и оказался для Грайса. Правда, пришел Грайс в контору немного успокоенный, с надеждой, что ему все же не грозит увольнение (швейцар мог его не опознать, юная Тельма могла не выдать, да и начальство могло спустить это дело на тормозах), причем пришел первый. Он очень хотел как можно скорей поговорить с Пам, но не тут-то было. Дисциплина за последние дни вконец у них охромела, и его коллеги начали прибывать на работу только после половины одиннадцатого; а когда явилась Пам, в нее немедленно вцепился Грант-Пейнтон и принялся нудно, со всеми подробностями рассказывать ей о своем посещении нового Ботанического центра, где горожанам продавали разные саженцы; этот центр открылся как раз неподалеку от улицы, на которой жил Грайс, и Грант-Пейнтон попытался втянуть его в разговор, но он демонстративно уклонился.

На работу в понедельник не вышло сразу несколько канцпринадлежников. По-прежнему отсутствовал Копланд; не было Ваарта и братьев Пенни; а к утреннему перерыву на чай обнаружилось, что Тельмы тоже нет, и это здорово встревожило Грайса. Он, конечно, собирался расспросить ее, что с ней приключилось после его побега, но она минут по сорок проводила утрами в уборной, и сначала он не заметил ее отсутствия: оно обнаружнлось, когда его коллеги решили подкрепиться.

Возможно, она заболела или просто притворилась больной — насколько Грайсу было известно, младшие служащие вроде нее могли раз в десять дней не выходить на работу, вот она, по-видимому, и решила этим воспользоваться. Хотя, возможно, ее все-таки уволили — вполне возможно.

Если кто-нибудь в «Альбионе» знал, что с ней стряслось, так это ее дядюшка из подвала, но Грайс побаивался к нему обращаться — а вдруг именно он застукал их возле секретного конференц-зала? Тогда Грайсовы расспросы наведут его на мысль, что они отнюдь не случайно оказались вместе, — это во-первых. А во-вторых, кто может поручиться, что сейчас у Архивного сектора дежурит дядюшка Тельмы? Ведь если альбионские швейцары дежурят по графику в разных местах и Грайс начнет расспрашивать не Тельминого дядю, а какого-нибудь другого швейцара, тот решит, что он просто спятил, и тогда уж ему вовек не выпутаться из этой истории.

А все же, если он хотел избавиться от беспокойства, другого выхода у него не было. Улучив минуту, когда сослуживцы рассматривали иллюстрированный каталог Ботанического центра, он выскользнул за дверь и спустился на лифте в подвал.

Но на этот раз Архивный сектор вообще никто не охранял. Пожалуйста, залезай в любой шкаф и снимай на микропленку все, что тебе угодно. Тяжелый день сказывался и тут. А ведь понедельник можно приравнять к национальному празднику, подумал Грайс, так мало людей выходит в этот день на работу.

Вернувшись в отдел, он обнаружил, что все его сослуживцы — или, говоря точнее, те немногие сослуживцы, которые соизволили прийти сегодня на работу, — с негодованием обсуждают обнаглевшую Тельму. Особенно возмущался Ардах. Копланд, Ваарт и братья Пенни, по его словам, получали зарплату за выполнение определенных обязанностей, а раз эти обязанности выполнять невозможно, они вправе сами решать, приходить им на работу или нет. Иное дело Тельма; ее, сказал Ардах, наняли, чтобы сотрудники отдела не отвлекались от работы по пустякам. В пятницу, потратив полдня на пятиминутную работенку, она была отпущена домой — тут Ардах скосил укоряющий взгляд в сторону Грант-Пейнтона — и теперь, по-видимому, решила приходить на службу, когда ей заблагорассудится. Ну и порядки!

Не дожидаясь конца этой тирады, Пам прихватила с подоконника Тельмин поднос, ушла в фойе, выдоила за свои собственные деньги кофе из автомата и принесла на подносе пластиковые стаканчики с бурой бурдой для всех канцпринадлежников. Вот ведь какая милая, подумал Грайс, раздраженно слушая ехидные выкрики оперхозяйственников. «Смотрите, не надорвитесь! — голосили они. — Давайте меняться — вы нам кофе, а мы вам стулья!» — и прочее в том же духе. С тех пор как исчезла отдельская мебель, они постоянно издевались над канцприиадлежниками. Даже их младшая служащая, цветная девчонка, и та время от времени вяньгала: «Ох и кучеряво же кое-кому живется!»