Кейт Уотерхаус - Конторские будни

Грайс начисто забыл про собрание альбионской труппы. А теперь вот вспомнил одну неприятнейшую подробность, о которой ему вовсе не хотелось говорить.

— Мне надо сказать вам кое-что еще, — пересилив себя, пробормотал он. — Про вашу типографию уже известно. Пока, правда, еще не всем любителям, а только одному из членов их Оргбюро. Известно, что типография стоит на месте, что она не разрушена.

Его слова потрясли их как гром среди ясного неба. Сначала никто не нарушал наступившего молчания, но все они, кроме по-прежнему сияющей Тельмы, явно всполошились. Встревожился даже Ферьер.

— Кому именно? — вспугнув тишину, спросил он.

— Боюсь, что я не вправе это открыть, — совсем уж неохотно промямлил Грайс. Он представил себе, как ухмыльнется Ваарт, когда услышит, что они побывали с Пам в замусоренной сторожке. Нет, про их тайное свидание он скажет разве что под пыткой.

— Вы привели сюда этого оргбюрошника или он вас?

— Вообще-то мы пришли вместе. — Грайс коротко рассказал Ферьеру про находку старого счета и разговор с Парслоу: об этом, как он решил, они имели право узнать.

— Да, положение осложняется, — мрачно обронил Ферьер. — Нам-то казалось, что вы пришли сюда вслед за Хакимом и миссис Рашман. Они, понимаете ли, видели вас в пятницу на вокзале у Лондонского моста, и когда вы сегодня явились, мы подумали, что вы их тоже видели и вам удалось узнать, куда они ходят. Ну, а этот тип из Оргбюро — рассказал он кому-нибудь о ваших открытиях?

— Не знаю, — с несчастным видом ответил Грайс. — Но беда-то в том, что если на общем собрании труппы объявят о моих открытиях — хотя меня уверяли, что не объявят, — то про это неминуемо узнает и Лукас. У него, как мне говорили, есть среди любителей свои соглядатаи.

Миссис Рашман, глядя сквозь стеклянную перегородку — Грайс-то стоял к перегородке спиной, — злобно улыбнулась и негромко сказала:

— Это для нас не новость, милейший мистер Грайс. А одного из них вы сейчас и сами увидите.

Грайс торопливо оглянулся и увидел, что в типографию вошла Пам. Вернее, он, как и все остальные, увидел, что она застыла на пороге, весьма соблазнительная в своем темном берете, туго подпоясанном светлом плаще и черных колготках — теперь-то он точно знал, что это именно колготки. Словно бы проявляемые волшебным фонарем, на ее лице проступили стремительно сменяющие друг друга чувства — удивление, торжество, настороженность, испуг, панический ужас. Она повернулась, чтобы удрать, но у двери уже стояли три одноруких швейцара в полной форме, и каждый из них держал в единственной руке инструмент, которым только что работал, — мощные клещи, кирку и лопату.

На этот раз члены Оргбюро не обрядились, к разочарованию Грайса, в театральные костюмы. Хотя они с Ваартом опоздали, потому что взять штурмом автобус на Лондонском мосту в часы «пик» было не так-то просто, собрание еще не началось. Грант-Пейнтон, Ардах и прочие оргбюрошники сидели на сцене как манекены, скрестив под стульями ноги и сложив на груди руки. Ни тебе пьес в руках, ни наклеенных бакенбард — они больше напоминали какой-то общественный трибунал, чем группу актеров.

Один стул на сцене пустовал — Пам еще не пришла.

— Вы не сомневайтесь, когда надо, она, стало'ть, явится, — уверил Грайса в переполненном автобусе Ваарт.

— А по-моему, стоило ее подождать, — озабоченно проговорил Грайс. — Я думаю, она бы ничего на собрании не сказала.

— На собрании-то — плевать, а нужно, чтобы она начальству своему не донесла.

— Да как они заставят ее молчать? Что они собираются с ней сделать?

— Ну, втолкуют по-серьезному, чтоб язык не распускала, и все дела. Они ей так втолкуют, что она, стало'ть, на веки вечные про типографию забудет.

— А если не забудет?

— У нашего Ферьера забудет, будьте уверены. Он и ослу чего хочешь втолкует. У него дар втолковывать, у нашего Ферьера. Он ей скажет: «Забудьте-ка вы, милочка, чего вы тут видели, а мы, стало'ть, забудем, чего нам про вас известно. Идет?» И она язычок-то как миленькая прикусит. Уж вы мне поверьте.

Грайс не сумел бы сейчас определить своего отношения к Пам. Она вроде бы оскорбила его в лучших чувствах, но ему как-то смутно представлялись «лучшие чувства». Он ей был не нужен, это ясно. Она небось даже и под ним представлялась, даром что завывала на весь Грэйн-Ярд. Ей небось просто хотелось, чтоб он до поры до времени молчал — пока она сама не доложит обо всем кому надо.

И однако, его опыт — очень, правда, скромный — общения с женщинами говорил ему, что так искусно представляться невозможно. Она проводила с ним время не только ради своего шпионства, как утверждали Ферьер и Ваарт, но и ради него самого, просто потому, что он ей нравился — если, конечно, не была оголтелой шлюхой.

— Да с чего вы так уверены? Есть у вас какие-нибудь серьезные доказательства?

— Ясное дело, есть! Серьезней-то, стало'ть, некуда! Вы вот поспрошайте хоть мамашу Рашман. Не успела она сказать, что сматывается из «Альбиона», эта вцепилась в нее ну ровно клещ. «Нет, вы скажите, почему вы увольняетесь!» — «Да потому что замуж выхожу, почему же еще». — «А почему не хотите вернуться после медового месяца?» — «Да потому что я сыта треклятым «Альбионом» по горло». — «Как это «сыта по горло»? Может, вы до чего-нибудь докопались?» — «Ни до чего я не докопалась, просто сыта по горло!» — «Нет уж, вы скажите, до чего вы докопались!» — «Ни до чего я не докопалась, я не копаюсь в дерьме!» — «Вот и видно, что докопались, иначе зачем бы вам увольняться с такой легкой службы?» — «Да затем, что мне эта служба обрыдла хуже горькой редьки». — «И все-таки, вы, наверно, до чего-то докопались, ну скажите откровенно, до чего вы докопались?» Короче, пристала, как треклятый репей. А потом еще Рона Сидза, своего хахаля, на нее напустила.

(Хотелось бы мне понять, что у них там за хаханьки, подумал Грайс. И ему очень захотелось узнать, не было ли у них своего гнезда из картонных коробок.)

— … Стал зудеть, ровно слепень. «Почему вы увольняетесь?» — «Потому что выхожу замуж». — «А вот миссис Фос, например, тоже замужем, и все-таки работает». В общем, они донимали ее, пока она не послала их куда подальше.

А ведь правильно, припомнил Грайс, Пам и Сидз очень странно переглядывались, когда в «Лакомщике» зашел разговор об увольнении миссис Рашман. Он так и не понял тогда, почему, собственно, они взволновались.

— Ну и что же это доказывает?

— Да то самое, стало'ть, и доказывает. Чего ей вроде бояться? А она наложила, стало'ть, полные портки — от страха, что мамаша Рашман наймется куда-нибудь на другую работу и начнет рассказывать про их треклятый «Альбион».

— Но это ведь только домыслы?.. Только догадки? — поправился Грайс, не зная, поймет ли Ваарт слово «домыслы».