Виктор Пронин - Особые условия

— Но против нас работает Комиссия, — обронил Панюшкин.

— А, дрожишь, Николашка поганый! — взвизгнул Чернухо, но тут же посерьезнел, поняв неуместность шутовского тона. — Ты, Коля, не дуйся на меня, ладно? У меня мозга лучше работает, когда я в голос ору. Ты вот что, Коля, спокойно делай свое дело. Делай, и все. Комиссия под тебя роет, а ты делай. Где-то приказы пишутся, мнения выясняются — делай. Про тебя статьи ругательные печатают, ты их не читай, время не теряй. В любом случае уволит не Комиссия, не дано нам такого права. Усек? Снимет тебя Управление, которое зарплату платит, вычитает подоходные налоги и держит в своих штатных расписаниях. Так вот, пока Комиссия трудится в поте лица, пока составляет рекомендации, не тяни, Коля. У тебя есть шанс, и я сказал, в чем он. Не на Комиссию оглядывайся, а на время. Больше ничего на белом свете нет — только человек и время. К этому я пришел на старости лет. Только человек и время. Остальное — фигня. С остальным можно воевать. Есть ты и есть три месяца. Если эти вещи сложить, в сумме должен получиться трубопровод. И, чует мое сердце, ничего кроме этого не останется — ни времени, ни тебя.

— Знаю, — сказал Панюшкин. — Это я знаю. Но скажи мне все-таки, к чему склоняется Комиссия?

— Могу говорить о себе, потому как, думаю, только мое мнение может тебя интересовать. Так вот, я считаю, что у вас есть грамотная программа зимних работ. Есть база и есть люди, которые эту программу в состоянии выполнить, — тонкий голос Чернухо доносился откуда-то из необъятного меха шапки. — Но я еще не уверен, что твоя деятельность осенью, до Тайфуна, была столь же четкой.

Следователь Белоконь давно мечтал о таких условиях работы — никто не поторапливал его, не навешивал новых дел, не навязывал своего мнения. Шаповалов даже заподозрил, что тот не столько расследует обстоятельства происшествия, сколько попросту шляется по Поселку да болтает с людьми ради собственного удовольствия. И наконец, когда они направились еще и к телефонисту, дежурившему в ночь бурана, участковый не выдержал.

— Ты меня, конечно, прости, Иван Иваныч, — решительно начал он, — но скажи откровенно... Тебе интересно это расследование?

— Не-а! — беззаботно ответил следователь, щурясь на солнце.

— То есть как... Ведь насколько я понимаю... Надо доложить начальству и... и все такое прочее!

— Доложу... Я знаю, какие доклады любит начальство... Доложу, Михалыч, не беспокойся. В крайнем случае, вину свою на тебя спихну! А с тебя какой спрос? Ты далеко, не каждый дотянется.

— А будет что доложить-то? Я смотрю, ты все вокруг да около, все кругами, кругами... А преступник...

— Найдем преступника! Куда ему деваться? Все надеюсь, сам придет, а он нейдет и нейдет... Но ты, Михалыч, не робей, мне особо торопиться некуда... С Комиссией я прилетел, с Комиссией и улечу.

— А ну как не управишься?

— Авось.

— Сдается мне, Иван Иваныч, что ты и в следователи подался, чтоб с людьми всласть поболтать за государственный счет.

— Не без того! — засмеялся Белоконь, и участковый в который раз позавидовал его крепким белым зубам.

— Бона наша телефонная станция, — Шаповалов ткнул рукавицей вдоль дороги. — Ждет нас Жорка... Только что он скажет — не знаю... Кто кому позвонил, кто кому встречу назначал...

— О, это не так уж мало! Не будем спешить, Михалыч! Уж если надо мной не висит мое любимое начальство в лице прокурора, о! Я готов вашим происшествием до конца дней заниматься! Ну скажи, Михалыч, неужели тебе неинтересно поговорить с новым человеком?

У вас ведь тут нет ни одного стандартного среднего гражданина! Кого ни возьмешь — прямо камень сердолик! Чуть потрешь, а он в середке светится!

— Так уж и светится, — усомнился Шаповалов.

— А скажи нет? Вот ты, какого хрена здесь торчишь, почему в Крым не стремишься? Почему не сидишь под пальмой в Гаграх? Пенсионер ведь, все пути открыты пенсионеру! Отвечай не задумываясь!

— Ну, как... Люди все-таки... Все знакомые... Привык. Да и неудобно как-то...

— Да ну тебя! — досадливо отмахнулся Белоконь. — Тоже еще — неудобно ему! Пошли телефониста пытать.

Телефонная станция располагалась в маленькой избенке, такой же черной и приземистой, как все дома в Поселке. Занесенная едва ли не по крышу снегом, она казалась мертвой, и только провода, расходящиеся во все стороны, наводили на мысль, что внутри могут быть люди.

Участковый поднялся по ступенькам, с силой толкнул дверь и решительно шагнул внутрь. Белоконь последовал за ним. После яркого дня они оказались почти в полной темноте и некоторое время стояли неподвижно.

Телефонист, корявый, невысокий парень со свернутым носом и жиденькими усиками, молча и настороженно наблюдал за ними, а когда увидел, что вошедшие, наконец, заметили его, поднялся и поставил посредине комнаты два табурета.

— Прошу! — протянул руку и значительно произнес: — Кошаев Георгий Петрович.

— Знакомься, Жора, — представил Белоконя участковый. — Это следователь, он занимается тем самым делом, которое случилось неделю назад. У него к тебе вопросы. Отвечай прямо, твоя философия ему ни к чему, можешь о ней сегодня и помолчать.

— Зачем же молчать? — удивился Белоконь. — О философии нельзя молчать. И вообще, я так понимаю: есть философия — давай, нет — сами придумаем.

Кошаев пытливо глянул на следователя маленькими красноватыми глазками, криво усмехнулся.

— Как продвигается следствие? — спросил он участкового.

— Успешно.

— К концу, значит, дело идет? Кто же злодей?

— Злодей обычно появляется на последней странице, — ответил Белоконь. — Не будем нарушать давней традиции. Нарушение традиции не всегда во благо, верно?

— Наверно, — усмехнулся Кошаев. Он встал, открыл форточку и выбросил окурок. Проследил взглядом, куда он упал, и, успокоенный, сел на свой табурет. — Но, как я понимаю, у вас есть и другие вопросы ко мне?

— А как же! — легко согласился Белоконь. — Сколько угодно. Шаповалов даже считает, что у меня их слишком много. Бранит меня, корит, к вам и вовсе вести не хотел, еле упросил его, верно, Михалыч?

— Да ладно тебе... — смутился участковый. — Ближе к делу.

— Слушаюсь! Насколько я понял, Георгий Петрович, вся телефонная связь в Поселке проходит через вас?

— Совершенно верно, — низким басом ответил Кошаев. Чувствовалось, что настоящий голос у него потоньше, а басом он говорит для солидности.

— Георгий Петрович, когда была поднята тревога?

— Вот Шаповалов, наш участковый, позвонил Панюшкину около двадцати двух. Тогда все и завертелось. Отличная была ночка! — Кошаев улыбнулся с такой горделивостью, будто и ночка, и буран, и все спасательные работы, и даже происшествие в магазине — его рук дело.