Хулио Кортасар - Дивертисмент

– Нельзя же отпускать ее одну в таком состоянии.

– Ничего со мной не случится, я, если надо, и сама прекрасно дойду, – буркнула Марта из-под прядей волос, закрывавших ее заплаканные глаза.

– А тебя вообще не спрашивают, – взяв ее за руку, веско заметил Ренато. – Сусана…

– Хорошо, я ее провожу.

(«Су, помоги!»)

– Куда? – спросил я.

– Не знаю, куда скажете. Да хоть к тебе домой. Если надо, я побуду с ней до утра, а завтра – все по своим норам.

Завтра.

– Не хочу я никуда уходить, – запротестовала Марта, для чего ей пришлось выплюнуть попавший в рот локон. – Здесь есть ковры, кресла, столы. Я могу поспать с Сусаной или где-нибудь в гостиной.

Похоже, она уже поняла, что домой ей сегодня возвращаться не стоит. Ее дом на одну ночь перестал быть ее домом. Марта еще пыталась что-то возражать, но было ясно, что выпила она слишком много, и, не обращая внимания на протесты, Сусана повела ее в ванную, чтобы ополоснуть ей зареванное лицо, а я отправился ловить такси. Из подъезда они вышли, как две сестренки – под ручку. Марта выписывала ногами немыслимые кренделя, которые Сусана, как могла, старалась скорректировать и свести к движению по прямой. Я помог им сесть в машину, и Марта, забившаяся в дальний угол сиденья, тотчас же заснула. Сусана сжала мне руку и сказала:

– Лучше бы я осталась с тобой.

– Нет. Сегодня я просижу ночь в студии Ренато, проболтаю с ним до утра. А завтра…

Завтра. Какие же мы все глупые!

– Замок на входной двери чуть туговат, – предупредил я Сусану, – поворачивай влево и нажимай сильнее. Спокойной ночи.

Во сне Марта плакала, такой я ее навсегда и запомнил, ее образ хранится в моей памяти, как фотография того, кто уехал далеко, куда-то за океан; она очень изменилась, но не хочет в этом признаваться, и тогда – плачет.

– Ну что? – спросил я Ренато. – Как насчет совместного бдения над оружием?

– Лично я не против. Давай перетащим сюда диван, а потом поставим лампы так, чтобы свет падал ровнее.

Мы быстро навели порядок. Я отнес остатки ужина в кухню, где мне пришлось переложить Тибо-Пьяццини на мраморный подоконник; иначе бокалы и тарелки не поместились бы на столе. Через окно в кухню проникал свежий ветерок, ночь была тихая – почти как пишут в книжках. Когда все было готово, Ренато подошел к мольберту и сорвал с него резавшее глаз желтое покрывало. Полулежа на диване, я впился глазами в меньшую фигуру. В персонаже, собиравшемся войти в дом, легко угадывались черты Ренато. Столь же безошибочно узнавался человек с мечом на первом плане: это был Хорхе.

Я подумал, что были в истории мечи, носившие имена «Колада» или «Экскалибур». Мы, порзгеньос, тоже имели право на свой меч; и почему бы ему не называться Лаурой?

Мы проболтали всю ночь напролет, и на рассвете я стал свидетелем того, как Ренато уничтожал свою картину, мертвенно-бледный от бессонной ночи и от выкуренных сигарет, но, как всегда, решительный.

Я же начал день с того, что решил исполнить один маленький, но показавшийся мне весьма значительным ритуал. Соорудил очаровательный подарочный пакетик, завернул в него сувенирчик – на память о «Живи как умеешь», сказал Ренато «прощай» и, едва расвело, вышел на улицу. Подгоняемый утренней свежестью, я прогулялся бодрым шагом, затем поймал такси и через четверть часа уже заходил в дом Вихилей. Ключом, который мне был выдан в незапамятные времена, я проложил себе путь в гостиную, смежную со спальней Хорхе. Осмотревшись, я зажег лампу, висевшую над креслом в углу, где было так удобно читать, и положил на журнальный столик свой подарочек, предварительно как можно заметнее написав на нем имя адресата. В доме стояла полнейшая тишина, и мне не составило труда представить Хорхе и Лауру – спящих, тесно прижавшись друг к другу, посреди бескрайних пустынь простыней и снов.

После этого я направился домой – пешком, чтобы дать Сусане время растолкать Марту и привести ее в божеский вид для наступившего нового дня. До поры до времени я предпочел не беспокоить девочек и шел не спеша, думая о Хорхе, о том, какое у него будет лицо, когда он обнаружит пакетик, и потом – когда откроет его и увидит сувенир из студии Ренато: голову Тибо-Пьяццини, отличный подарок на память о «Живи как умеешь».

Буэнос-Айрес. Карнавал 1949 года

…и я убью тебя этим мечом! При слове «меч» злосчастный кусок металла, как показалось Рэйчел, мгновенно вытянулся в острую, угрожающе нацелившуюся на нее иглу.

Она посмотрела Эмилии в глаза, тщетно пытаясь понять: всерьез ли та говорит, или же это все-таки игра.

Ричард Хьюз. «Ураган над Ямайкой» (англ.).

Здесь и далее перевод стихов В. Андреева.

Здесь: на голое тело (фр.).

Наоборот (лат.).

Нужно отупеть (фр.).

У меня есть право петь этот блюз, у меня есть право скорбеть и рыдать (англ.).

У него есть право плеваться паром (англ.).

Букв.: жалобное мычание (англ.).

Высокая, окутанная саваном фигура леди Мэдилейн Ашер (англ.).

В мгновение ока (нем.). Слово «Augenblick» состоит из двух частей: «Augen» – глаз, «blick» – моргать.

Не то, чтобы твой Танги уж совсем плох. Но ты бы видел братьев, Рене, ты бы видел! (фр.).

Ближний бой в боксе (англ.).

Природа – некий храм, где от живых колонн / обрывки смутных фраз исходят временами… (фр.; перевод В. Левнка).

Мой дорогой месье Дюпен (фр.)

Здесь: певица (букв.: болтунья) (фр.).

О, времена, о, нравы (лат.).

Фейерверк (англ.; фр.).

Мулат мой из Бразилии, где солнца в изобилии, спой мне о себе… (порт.).

Слезы, пустые слезы и так далее (англ.).

«За закрытой дверью» (фр.).

В свое удовольствие (um.).

Художник-творец; свободный художник (фр.).

Белая горячка (лат.).

Прогнило что-то в моем левом ботинке (англ.).