Пол Остер - Левиафан

Мы стали видеться регулярно. Сакс нигде не служил, то есть не отсиживал «от звонка до звонка», а потому был более доступен, чем другие мои знакомые. Светская жизнь в Нью-Йорке строго регламентирована. Обычный ужин приходится планировать на недели вперед, и лучшие друзья порой не видятся месяцами. К Саксу же можно было нагрянуть без церемоний. Работал он по вдохновению (обычно за полночь), а в остальное время бесцельно прохаживался по улицам, как какой-нибудь фланер прошлого века, всецело доверившись своей интуиции. Гулял, заходил в музеи и художественные галереи, смотрел кино, читал книжки на скамейке в парке. У него не было необходимости, как у большинства людей, смотреть на часы, и поэтому ему никогда не казалось, что он впустую тратит время. Это не значит, что он мало писал, просто стена между трудом и бездельем в его случае развалилась до такой степени, что он ее уже и не замечал. Мне кажется, как писателю ему это только шло на пользу, поскольку самые интересные идеи приходили ему в голову вдали от письменного стола. В этом смысле, чем бы он ни занимался, все было для него работой. Еда, баскетбольные матчи по телевизору, дружеские посиделки в ночном баре. С виду лодырь, он, в сущности, трудился постоянно.

Я, в отличие от него, не мог похвастаться такой свободой. Вернувшись летом из Парижа с девятью долларами в кармане, я не стал просить у отца взаймы денег (да он мне, скорее всего, и не дал бы), а ухватился за первую попавшуюся работу. Когда мы с Саксом познакомились, свой рабочий день я проводил в лавке букиниста в районе Верхнего Ист-Сайда: сидя в дальней комнате, я составлял каталоги и отвечал на письма. Приходил каждое утро в девять и уходил домой в час. После обеда садился за перевод книги французского журналиста о современном Китае, неряшливой, наспех написанной, на которую затрачивалось больше усилий, чем она того заслуживала. В идеале я хотел развязаться с букинистом и зарабатывать на жизнь переводами, но эти перспективы были окутаны туманом. А пока я урывками писал рассказы и рецензировал чужие книги, так что на сон времени почти не оставалось. Удивительно, как я при этом умудрялся видеться с Саксом, причем довольно часто. Конечно, большой удачей было то, что мы жили в одном районе и могли ходить друг к другу в гости пешком. Сначала отмечались в бродвейских барах по вечерам, а когда выяснилось, что мы оба ярые болельщики, стали там проводить и дневные часы по выходным, когда транслировались разные матчи (ни у него, ни у меня дома телевизора не было). С самого начала нашего знакомства я видел Сакса чаще, чем кого бы то ни было, обычно раза два в неделю.

Вскоре он познакомил меня со своей женой. Фанни, аспирантка факультета истории искусств Колумбийского университета, читала общие курсы и заканчивала диссертацию об американской ландшафтной живописи девятнадцатого века. Десятью годами ранее в университете Висконсина судьба буквально столкнула их во время студенческой демонстрации. Арестовали Сакса весной шестьдесят седьмого, и к тому времени они были уже почти год женаты. Пока шел суд, они жили в Нью-Кейнане у предков Бена, а после вынесения приговора (начало шестьдесят восьмого) Фанни вернулась в Бруклин к родителям. В какой-то момент она послала запрос в аспирантуру Колумбийского университета, и ее приняли на стипендию в должности ассистента преподавателя: бесплатное обучение, пара тысяч на жизнь и обязанность читать два курса в неделю. Она сняла маленькую квартирку на Западной 112-й стрит и, подрабатывая секретаршей в манхэттенском офисе неподалеку, начала учебный год. Каждое воскресенье она садилась на поезд и ехала в Дэнбери навестить мужа в тюрьме. Любопытно, что я время от времени видел ее в университете, ничего о ней не зная. Я тогда учился на младшем курсе и жил на 107-й стрит, всего в нескольких кварталах от Фанни. В ее доме, по случайности, снимали квартиру два моих ближайших друга, и, когда я приходил к ним в гости, мы с ней иногда сталкивались в лифте или в холле. Я видел ее на Бродвее, раз или два стоял за ней в очереди за сигаретами. Однажды мы даже оказались в одной большой аудитории, где читался курс по истории эстетики. Почему я ее запомнил? Она была прехорошенькая, но мне не хватало смелости заговорить с ней. К Фанни было страшно подступиться: казалось, ее окружает невидимая стена и для посторонних вход воспрещен. Отчасти меня отпугивало обручальное кольцо на левой руке, но, даже не будь она замужем, вряд ли это что-то изменило бы. Я нарочно сел за ней на лекции по эстетике, чтобы иметь возможность хотя бы раз в неделю, в течение часа, беспрепятственно ее разглядывать. Выходя из аудитории, мы иногда обменивались улыбками, но дальше этого с моей стороны не пошло. Когда в семьдесят пятом Сакс нас познакомил, мы сразу узнали друг друга. Момент был не из приятных, и я не сразу овладел собой. Тайна, окутывавшая прелестную незнакомку, получила неожиданную разгадку. Передо мной был тот самый никому не известный муж молодой женщины, с которой я не сводил глаз шесть-семь лет назад. Задержись я подольше на своей 107-й, и мы бы наверняка где-нибудь пересеклись, но я закончил колледж в июне, а Сакс вышел на свободу в августе. К тому времени я уже освободил нью-йоркскую квартиру и держал путь в Европу.

Это была, прямо скажем, странная пара С какой стороны ни посмотреть, Бен и Фанни казались антиподами. Он — длинноногий, длиннорукий, костлявый, угловатый; она — маленькая, фигуристая. У него лицо краснощекое, зимой от ветра, летом от солнца; у нее гладкая кожа оливкового оттенка. Вечно в движении, он занимал собой все пространство, а выражение его лица постоянно менялось; она же, уравновешенная, неспешная, передвигалась с грацией кошки. Я находил ее не столь красивой, сколь экзотичной… нет, это слово не передает того, что я пытаюсь выразить. «Способность завораживать» — так, пожалуй, будет точнее. Она была самодостаточна, и поэтому, даже когда она просто молча сидела, на нее хотелось смотреть и смотреть. Она не балагурила, как Бен, не отличалась быстрой реакцией, не болтала без умолку, — но, сравнивая их, я нахожу, что она умнее, аналитичнее, что она яснее формулировала свои мысли. Бен, человек интуитивный, обладал интеллектом отважным, но не гибким, готовым к риску, к прыжку в неизвестность, к невероятным умозаключениям. Фанни, напротив, мыслила вдумчиво и бесстрастно, обладала большим терпением и была не склонна к безосновательным замечаниям и поспешным выводам. Он — хохмач, она — ученый; он — открытая рана, она — сфинкс; он — из простых, она — аристократка. Это был брак между кенгуру и пантерой. Фанни, безукоризненно одетая, стильная женщина, и рядом с ней мальчишка-переросток, на полторы головы выше, в вытертых джинсах и серой фуфайке с капюшоном. Ходячий нонсенс. Те, кто впервые видел их вместе, считали, что это два человека, случайно оказавшиеся рядом.