Питер Бигл - Тихий уголок

Он удовлетворенно бродил вокруг небольшой полянки, погрузившись в это чувство, весь им пропитавшись, вспомнив о нём все, что можно, насытившись печалью до предела.

Маленькая черноголовая птичка замаячила в полуденном небе. Майкл следил, как она спускается к нему по спирали с каким-то ленивым интересом, пока она не оказалась на фоне поблекшего солнца, и Майкл не узнал Ворона. Майкл привык к регулярным визитам птицы, и с удовольствием с ней беседовал. Едкий юмор Ворона напоминал ему о человеке, имени которого Майкл больше не помнил, но с которым когда-то играл в карты.

Ворон дважды попытался сесть на полянку, оба раза промахнулся, и наконец довольно-таки неизящно рухнул в траву.

– В этом треклятом месте надо бы устроить взлетную полосу, – буркнул он. В когтях у него был небольшой жареный говяжий язык.

– Приветствую тебя птица! – провозгласил Майкл. Ворон на него не отреагировал.

– А где Ребек?

– Наш общий друг, – сказал Майкл, – удалился под ручку с леди.

– Я так и думал, что это он, – сказал Ворон. Он уронил лакомство в траву. – Скажи ему, вечером я притащу немного молока. Если смогу раздобыть, – он уставился на Майкла. – Что тебя гложет?

– Я остался один, – сказал Майкл. – И ты тоже. Мы оба осиротели. Ты – из плоти, я – чистый дух, но нас теперь сплотила общая скорбь, горечь печали, Weltschmerz, [ 3] и гнусное проклятое одиночество. Я снова тебя приветствую, мой крылатый одинокий брат.

– Говори сам за себя, – дружелюбно ответил Ворон. – Я уже позавтракал.

Мистер Ребек и миссис Клэппер брели по дорожке мимо ив, похожих на застывшие фонтаны. Миссис Клэппер говорила о доме, где она живёт, о старухе, которая сидит в тёплые дни на улице у своей двери, о племяннице, которая такая красавица, о мяснике, который не подкинет вам плохое мясо, только если вы с ним друзья, о муже, который умер. Она остановилась, чтобы взглянуть на высокие пустые сооружения и восхититься ангелами и детишками, которые за ними присматривали, и мечами да сфинксами, которые их охраняли. Потом мужчина и женщина пошли дальше, и время от времени мистер Ребек сам что-то говорил, но большей частью слушал свою спутницу и получал удовольствие от её речей. Он удивлялся, с чего бы это, почему ему так приятно слушать всё, что ни говорила бы эта женщина, особенно вещи, которые он едва ли понимает. Он хорошо знал, что большинство людских разговоров бессодержательно, человек может провести почти все свои дни, давая стандартные ответы на стандартные вопросы. Он подумал, что раз уж встрял в эту игру, то может вести её с помощью набора хмыканий. Прислушивайся люди друг к другу, ничего бы не вышло, но они же не прислушиваются. Они знают, что в этот самый момент никто не собирается сообщить им ничего важного и волнующего. Что-нибудь важное появится в газетах, а потом его ещё и перепечатают, дабы никто не пропустил. Никто по-настоящему не желает знать, как чувствует себя сосед, но всё-таки спрашивает об этом из вежливости, и потому что знает, что сосед, конечно же, не расскажет, как он себя чувствует. То, что говорим друг другу мы с этой женщиной, вовсе не важно. Мы просто издаем звуки, которые нам приятны.

Миссис Клэппер говорила о маленьком мальчике, который живет в её квартале.

– Ему одиннадцать лет, – сообщила она, – и всякий раз, когда я встречаю его и его маму, у него написано новое стихотворение, и она всегда говорит ему: «Герби, прочти миссис Клэппер свои новые стихи!» И упрашивает его до тех пор, пока он не прочтёт. Да, ему исполнилось одиннадцать в марте месяце.

– И хорошие у него стихи? – спросил мистер Ребек.

– А что я понимаю в стихах, чтобы иметь об этом какое-то мнение? Все они – о смерти и о похоронах. Всегда. И это – у мальчика, которому одиннадцать лет. Мне иногда хочется ей сказать: «Послушай, избавь меня, пожалуйста, от его некрологов. Он пишет то о смерти собачки, то о смерти птички. Да объясни ты ему, что так нельзя». Но я ей ничего такого не говорю. Зачем мне задевать чувства мальчика? Когда я их вижу, я перехожу на другую сторону, – затем она сказала: – Вот мы и пришли, – и мистер Ребек, подняв глаза, увидел чёрные ворота.

Ворота были из литой стали и держались на башеннообразных бетонных столбиках, выкрашенных в песочный цвет. Их покрывал тёмно-зеленый плющ, который вился несколько гуще, чем обычно, и литые стальные змеи с терпеливыми глазами покорно пробивали себе дорогу через его толщу. Ворота, увенчанные рядом тупых пик, были открыты. За ними мистер Ребек увидал улицу.

– Да, вот мы и пришли, – поразилась миссис Клэппер. – Дорога так коротка, когда с кем-нибудь разговариваешь.

– Да, – согласился мистер Ребек.

Он подумал, что ворота хорошо перенесли эти девятнадцать лет, куда легче, чем он сам. Чёрная краска потрескалась в нескольких местах, и сквозь неё проглядывал ржавый металл. Но всё же это были крепкие ворота. Он тряс их однажды ночью и оцарапал себе руки о ржавчину, но прутья не дрогнули, замок не задребезжал. И было это… Да как давно? 12 лет? 15? Всё, что он помнил – это как он хотел уйти с кладбища, а ворота оказались заперты, потому что была поздняя ночь. Он всю ночь тряс ворота и здорово повредил себе руки. Но когда настало утро, и ворота открылись, он не вышел. Он спрятался в туалете и принялся лить холодную воду на свои кровоточащие руки. Затем вернулся к своему мавзолею и уснул.

– Так что же? – заговорила миссис Клэппер, – вам на метро?

Он пробормотал нечто наподобие подтверждения, подумав, что ему не надо с ней идти. Как я могу ей объяснить, что мне не пройти через ворота, что я здесь живу? Она мне не поверит, она решит, что я прикидываюсь или сошёл с ума. Я совершил ошибку, предложив ей идти вместе, не знаю, зачем я это сделал.

– Так идите же, – сказала миссис Клэппер. Она топнула ножкой и улыбнулась ему. – Чего же вы ждёте? Чтобы вам поезд прямо сюда подали?

Да, это была бы прекрасная идея. Если бы поезд подали сюда, я бы сел в него, мы укатили бы под землю, и я больше не увидел бы ворот; я знал бы, что покинул кладбище ещё до того, как мы вскарабкались бы по вырубленным в земле ступеням, и вокруг оказались бы люди. Всё это удалось бы, подойди поезд прямо сюда, и если бы кто-то был рядом.

Взглянув на свое тонкое запястье, он придумал, что делать. Он согнул перед собой левую руку и воскликнул:

– Ой, я же потерял часы!

– Что случилось? – спросила миссис Клэппер. – Вы что-то потеряли?

– Мои часы, – он попытался разочарованно улыбнуться, но зашевелился только один уголок рта, да и то дернулся резко, словно от боли. – Конечно, они были на мне, когда я пришёл, а теперь их нет. Не иначе, как я их где-то обронил.

Миссис Клэппер выразила подобающее сочувствие.

– Надо же, какая неприятность. И они были очень ценные, ваши часики?