Питер Гринуэй - Золото

Горемыкам, лишенным возможности куда-то бежать, он делал транзитные визы в воображаемые места. В страну Веспуччо, полную противоположность той, что была названа по имени великого итальянского путешественника и купца. В город Хэйден, на остров Эревон. Он подкреплял подлинность этих мест вымышленной перепиской, поддельными штемпелями и не лишенными изящества почтовыми марками. Он давал надежду своим клиентам, и те шепотом сообщали на улице соседям:

– Мы уезжаем в Веспуччо, где выращивают киви, такие темно-зеленые jam-damson, только сладкие и с мелкими черными семенами.

– Мы уезжаем в Хэйден, где нет ни одного католика, по крайней мере ни одного католика, который бы признавал власть Рима.

– Что такое мориметр? По словам Иоахима, в Хэйдене все ходят с мориметрами, и не только в дождь. Это, наверное, что-то вроде наших зонтиков. Интересно, в Бремене я смогу купить мориметр?

Когда-то Иоахим мечтал стать серьезным еврейским писателем. Не сложилось. И тогда он решил использовать свои литературные задатки на другом поприще, и оно сделало его мизантропом. То, чем он занимался, вызывало у него отвращение. Он помогал очистить Европу от евреев. «Кто из нас хуже, – спрашивал он себя, – я или Адольф?» При той скорости, с какой он работал, он, вполне возможно, отправил в изгнание больше евреев, чем Гитлер, тем самым обогатив Новый Свет и заметно обеднив Старый. Но зато он честно пожимал руку своим клиентам и тем самым отчасти облегчал душу. В этом было что-то сентиментальное. И вероломное. Как поцелуй Иуды. Так уж распорядилась судьба, увы. Раз уж этим бедолагам евреям суждено было отправиться за тридевять земель, по крайней мере, он провожал их дружеским рукопожатием. Не то что все остальные. А рукопожатие у него было крепкое. Он так горел желанием поскорее распрощаться, что мог сломать пальцы. Для прощальных рукопожатий он выбрал два адреса. Один – на углу Рафаэльштрассе, где его бабушка когда-то подсчитывала «ветерки» ангелов. Второй – на пешеходном мосту бременского железнодорожного вокзала, откуда ему было хорошо видно, как братья-евреи разъезжаются в разные концы света с фальшивыми паспортами, сработанными по всем правилам высокого искусства.

Иоахиму предстояла незапланированная встреча с очередным клиентом, чье поведение подозрительно напоминало действия филера-дилетанта. Этот человек заказал визу в Черный лес. Довольно глупая идея, при том что Черный лес теперь был немецким. Или существовал какой-то другой Черный лес, о чем Иоахим не знал? А может, национал-социалисты недавно выпустили новую директиву, согласно которой все леса для евреев отныне объявлены черными? Для «третьего рейха» не такая уж неправдоподобная директива. Словом, тут требовалась осмотрительность. Ему могли готовить ловушку. Изготовив необходимые документы, Иоахим пришел на пешеходный мост над платформой № 7, окутанной белым паром и дымом. Он наблюдал, как евреи садятся в вагоны, которые умчат их в места, им прославленные, и в места, им заново открытые, и в места, им придуманные. Одна семья купила четыре билета до Эревона через Тенерифе и далее до Хэйдена во втором классе у окна. Увидев его на мосту, они замахали руками и заулыбались. Их лица выражали радостное ожидание. Они садились в поезд с таким видом, будто отправлялись куда-то на праздники.

Иоахим то исчезал в густых клубах белого дыма, то снова появлялся, полумедведь-полуангел, поджидающий клиента с фальшивыми документами в Черный лес. Здесь, на мосту, он был арестован. К нему подошли штурмовики, чтобы препроводить в страну, о которой он не имел ни малейшего представления. Тебе, сказали они, понадобится особый паспорт: в нем расписываются кровью, а визы проставляют слезами. Посчитав, что для нормального немца он крупноват, они решили его существенно поурезать. Иоахима раздели догола и избили резиновыми дубинками, а затем обклеили им же изготовленными марками и им же сочиненными письмами, а в качестве клея использовали его собственные выделения. Ему отрезали пальцы рук, эти ловкие пальцы, отправившие стольких евреев прямиком в рай, да не один, а великое множество, и каждый его палец был аккуратно завернут в коричневую бумагу, перевязан суровой ниткой и снабжен почтовой маркой, которую он должен был сам предварительно лизнуть кровоточащим языком, после чего, доставленный на почту, он отправил эти мини-бандероли самому себе. Потом его мучители думали заняться пальцами ног и внушительных размеров пенисом, да быстро выдохлись. К тому же их дожидались другие жертвы. Они бросили грузное тело в луже крови и нечистот, и так оно пролежало до погрузки в грузовик, в котором до войны перевозили скот. По прибытии в Дахау его тело, слишком большое даже после всех манипуляций, с трудом запихнули в самую большую газовую печь. Поскольку ее не раскочегарили на полную мощность, Иоахим минут десять жарился и пузырился, пока все не кончилось. Его душа наверняка попала в Эревон. Бедный гигант с золотым сердцем. Мы по сей день его оплакиваем.

Золото, которое Иоахим получал в качестве платы за услуги, было также подвергнуто термообработке. Утопические мечты сотен евреев превратились в золотой слиток, и тот в результате автомобильной аварии остался лежать на черном кожаном сиденье «мерседеса», одолженном лейтенантом Харпшем. Если подсчитать, между Баден-Баденом и Больцано золото Иоахима побывало в девяноста двух городах, больших и маленьких. Мы могли бы составить исчерпывающий список. Попробуем в духе изобретательного Иоахима восстановить картину последнего путешествия Харпша – пусть не весь маршрут, хотя бы четвертую часть, двадцать три географических пункта на букву «Б», начиная, разумеется, со швейцарского Баден-Бадена и заканчивая итальянским Больцано. Опять же, следуя замечательной традиции Иоахима, какие-то города могут оказаться не вполне реальными, но мы постараемся компенсировать этот недостаток более или менее убедительными свидетельствами, которые донесла до нас народная молва.

Итак, был Баден-Баден, городок-курорт, рай для артритиков и прибежище для пресыщенных жизнью, и Бюль, разбомбленный и пылающий, когда Харпш въехал в него с севера, и Балинген, известный своими ирисками, запах которых разносил вечерний бриз, и Ботцинген, наводненный эвакуированными детьми в красных беретах из французской монастырской школы, и Бризах, где Риббентроп обвенчался со своей первой женой в Хокмайстерской часовне, и Бад-Крозинген с его лечебной водой, имеющей вкус жира из печени трески, и Бюггинген, в котором Харпшу пришлось прямо под дождем поменять лопнувшую покрышку, и Болинтан с целым парком чилийских араукарий, посаженных английским ботаником Эдвардом Хукером, и Бад-Беллинген, где Вильгельм Телль посрамил короля Пьемонтского, и Базель, прославившийся тем, что никак не может решить, считаться ему швейцарским, немецким или французским, и Берн с его обсерваторией, приводившей в восхищение Шиллера, и Бове, где костюмы местных жителей украшены блестками, и Блессон, в котором едят пироги с козьим сыром, и Блусинве с его узенькими улочками меж нависающих домов, и Блик, в игорном доме которого Стендаль оставил последнюю рубашку и вынужден был идти домой с голым торсом, и Бон, настоящая идиллия с точки зрения мужской свободы, поскольку местных красоток просто не выпускают на улицу, и Бо, где носят туфли на пружинной подошве, чтобы подглядывать через забор, что там поделывает сосед, и Бриг, где на майские праздники юная голая девственница на белой лошади, украшенной розовыми лентами, должна трижды объехать кругом местную церковь, и Беллинзона, где первый снег нередко окрашен в кровавые тона, ибо у Приснодевы, проезжающей по небу в колеснице, именно об эту пору, на день святого Иосифа, случаются месячные, и Белладжо, что на озере Комо, где римский генерал Белазарий произнес свою известную речь, и Баньятика, где в 1507 году был съеден первый помидор, впоследствии ставший национальным овощем, и Бронзоло, чьи жители никогда не поминают дьявола. Ну и, наконец, Больцано, сущий рай для тех, кто не выносит вида, запаха и вкуса спагетти, так как последние просто отсутствуют в меню.