Амели Нотомб - Любовный саботаж (вариант перевода)

Кроме того, последней мировой войне не хватало размаха, а в этот раз армия союзников состояла из всех существующих национальностей, в том числе чилийцев и камерунцев.

Однако среди нас не было ни американцев, ни англичан.

Расизм тут ни при чем, все дело в географии.

Война ограничивалась территорией гетто Саньлитунь, а англичане обитали в старом гетто под названием Вайцзяо-далу. [4] Вайцзяо-далу – проспект, где живут иностранцы (кит.). У американцев была собственная резиденция, где они жили вместе со своим послом, неким Джорджем Бушем.

Отсутствие представителей этих двух наций в наших рядах нас нисколько не смущало. Можно обойтись и без них. Но без немцев – никак.

Война началась в 1972 году. Я поняла тогда кое-что очень важное: никто так не нужен в жизни, как враг.

Без врагов человек – жалкое существо, а его жизнь – тяжкое испытание, полное уныния и скуки.

Враг же подобен мессии.

Его существования достаточно, чтобы человек воспрял духом.

Благодаря врагу эта злополучная случайность под названием «жизнь» становится эпопеей.

Христос был прав, говоря: «Любите врагов ваших».

Но он делал из этого ошибочный вывод, что нужно примириться со своими врагами, подставить другую щеку и так далее.

Как бы не так! Если помириться с врагом, он станет другом.

А если больше не будет врагов, придется искать новых. И опять все сначала.

Так далеко не уедешь.

Значит, нужно любить своего врага, но не говорить ему об этом. А главное, ни в коем случае не мириться с ним.

Перемирие – это роскошь, которую человек не может себе позволить.

И доказательство тому – новые войны, которыми всегда кончается мирное время.

А после войны всегда наступает мир.

Мир вредит человечеству, война же влияет благотворно.

А значит, нужно философски смотреть на некоторые неудобства, причиняемые войной.

Ни одна газета, ни одно информационное агентство и ни один учебник истории никогда не рассказывали о мировой войне в гетто Саньлитунь, которая продлилась с 1972-го по 1975 год.

Так с юных лет я поняла, что такое цензура и дезинформация.

А иначе разве можно было бы умолчать о трехлетнем военном конфликте, в котором приняли участие десятки наций и в ходе которого совершались страшные зверства?

Газеты обошли нас вниманием, потому что средний возраст бойцов равнялся десяти годам. Так что ж, дети уже ничего не значат для истории?

После международной конференции 1972 года какой-то ябеда рассказал родителям о том, что мы затеваем войну.

Взрослые поняли, что накал страстей чересчур велик и помешать войне невозможно.

Однако новая война с немцами-детьми могла осложнить отношения с их родителями. В Пекине некоммунистические страны должны были жить в мире друг с другом.

Тогда делегация от родителей выдвинула свой условия: «Пусть будет мировая война, раз уж это неизбежно, но ни один западный немец не должен считаться врагом».

Нас это ничуть не огорчило: нам хватало и восточных.

Но взрослые хотели большего: они требовали, чтобы западных немцев приняли в армию союзников. Мы не могли на это решиться. Ладно, мы не станем их трогать, но сражаться с ними плечом к плечу было бы противоестественно. Впрочем, и сами западные немцы были не согласны, в чем и просчитались, потому что им, беднягам, пришлось держать нейтралитет и умирать со скуки. (За исключением нескольких предателей, перешедших на сторону Востока: единичные измены, о которых никогда не упоминалось.)

Итак, по мнению родителей, все было в порядке: войну детей они принимали за войну против коммунизма. Я свидетельствую, что дети так никогда не считали. Только немцы были нашими лучшими врагами. Доказательством может служить то, что мы никогда не дрались с албанцами и прочими болгарами из Саньлитунь. Их было мало, и они остались вне игры.

Про русских вообще нечего говорить, они жили отдельно. Другие восточные страны располагались в гетто Вайцзяо-далу, кроме югославов, которых нам не за что было преследовать, и румын, которых взрослые заставили нас принять в игру. В те времена считалось хорошим тоном иметь румынских друзей.

Это было единственное вмешательство взрослых в ход войны. И я подчеркиваю, что нам их требования показались надуманными.

В 1974 году я была самым младшим солдатом союзной армии, мне было семь лет. Старшему из нас было тринадцать, и он казался мне стариком. Основной костяк составляли французы, но из континентов шире всех была представлена Африка: в наших батальонах числились камерунцы, малийцы, заирцы, марокканцы, алжирцы и т. д. Воевали еще чилийцы, итальянцы и те самые румыны, которых мы не любили, потому что нам их навязали, и которые походили на официальную делегацию.

Бельгийцев было трое: мой брат Андре, моя сестра Жюльетта и я. Вот и все. В 1975 году приехали еще две очаровательные маленькие фламандки, но они оказались безнадежными пацифистками, и от них не было никакого толка.

С 1972 года в армии был создан мощный блок из трех самых надежных как в дружбе, так и в бою стран: Франции, Бельгии и Камеруна. У камерунцев были немыслимые имена, они громко разговаривали и все время смеялись, их все обожали. Французы казались нам забавными: с искренним простодушием они просили нас сказать что-нибудь по-бельгийски, отчего мы хохотали. А еще они часто упоминали некоего незнакомца, чья фамилия – Помпиду – меня ужасно смешила.

Итальянцы были то славой, то позором армии: среди них количество трусов равнялось количеству храбрецов. А героизм храбрецов зависел от настроения. Самые отважные из них могли оказаться самыми трусливыми на другой же день после совершенного подвига. Среди них имелась полуитальянка-полуегиптянка по имени Джихан. Ей было двенадцать лет, рост 170 сантиметров, а вес 65 килограммов. Эта дылда была нашим главным козырем: она одна могла обратить в бегство немецкий патруль; а видели бы вы, как она дралась! Но она продолжала расти, и это сказывалось на ее характере. В те дни, когда Джихан «росла», она была совершенно ни на что не пригодна и с ней не стоило связываться.

Заирцы здорово дрались, жаль, правда, что дрались они не только с врагами, но и друг с другом. А если мы вмешивались, могло и нам достаться.

Война быстро достигла такого размаха, что стало ясно – без госпиталя нам не обойтись. На территории гетто, недалеко от кирпичного заводика, мы обнаружили громадный деревянный ящик для перевозки мебели. Мы вдесятером могли поместиться там стоя.

Было единодушно решено использовать этот ящик под военный госпиталь.

Нам не хватало только медсестер. Мою десятилетнюю сестру Жюльетту сочли слишком красивой и хрупкой, чтобы драться на фронте. Ее назначили санитаркой-врачом-хирургом-психиатром-интендантом, и она со всем прекрасно справлялась. У швейцарских дипломатов она стащила такие целебные средства, как стерильная марля, меркурохром, аспирин и витамин С, которому приписывала волшебное свойство излечивать от трусости.