Юкио МИСИМА - НЕСУЩИЕ КОНИ

Это был верх богохульства. Гнев Цумуры был абсолютно справедлив. Пусть это была оплошность — наедаться накануне обращения к богам мясом и не испросить прощения за этот грех, но вина за то, что Курахура спокойно воспринял явное кощунство, совершенное им на глазах у всех, перед богами, когда ему дали другую ветвь для дара, была огромной… Но не настолько, чтобы убить за это, — моментально подумал Исао. Он взглянул в горящие юношеским гневом глаза Цумуры и устыдился своих мыслей.

Из-за минутной слабости души, казалось, ушла сила из пальцев, державших газету. Сава, протянув руку, мгновенно вырвал небольшой газетный листок.

— Расслабься, расслабься. Забудь об этом, — было непонятно, насколько Сава уже успел опьянеть, обнимая Исао толстой белой рукой за плечи, он заставлял его выпить. Исао впервые обратил внимание на то, какой болезненно-белой стала у Савы кожа.

Песни стали естественным продолжением праздника, кто-то пел, а все в такт хлопали в ладоши: после нескольких выступлений скрытых талантов глава школы приказал разойтись. Иинума предложил Хонде, Исао и Саве продолжить праздник в его комнате и велел жене подогреть сакэ.

Хонда впервые оказался в комнате Иинумы и был поражен сиянием, исходившим от покрывавшего жаровню одеяла — на нем были вышиты искуснейшие рисунки с дворцовыми повозками. Наблюдательный Хонда сразу понял, что это остатки былого увлечения Минэ. При этом Хонду удивило то, что на празднике кадушки с рисом были накрыты просто синими одеялами.

Хонда, наблюдая за отношениями Иинумы и Минэ, вдруг понял, в чем дело. Иинума и сейчас не простил жене ее прошлого. Хонда не знал, было ли это давнее прошлое — связь с маркизом Мацугаэ, или сравнительно недавнее увлечение Минэ. Но почему-то во всем поведении Иинумы сквозило, что он не простил жену, и отражением этого было какое-то раболепство Минэ, будто она постоянно просила прощения. И все-таки было странно, что Иинума молчаливо соглашался терпеть повсюду в доме яркие образчики распущенности, такие как, например, это великолепное покрывало, все то, что считал источником былой распущенности жены, что противоречило его взглядам. Хонда подумал, может, Иинума в глубине души прячет тоску по этому увлечению служанок из знатных домов.

Хонду усадили на почетное место, Минэ, присматривая за греющимися в медном котле фарфоровыми бутылочками с сакэ, несколько раз дотрагивалась до них длинными ловкими пальцами, словно касалась пугливых зверьков. Хонда подумал: «Как ни притворяйся, есть в тебе что-то от проказливой девчонки».

Мужчины устроились вокруг жаровни и стали пить сакэ, закусывая сушеной рыбкой.

— Сегодня Исао можно пить вволю, — наливая сыну, Иинума мельком взглянул на Хонду. Видно, собрался начать свою «шоковую терапию», о которой предупреждал.

— Итак, Исао, твой отец сегодня в присутствии господина Хонды намерен сказать тебе нечто, что тебя явно ошеломит, но с сегодняшнего дня ты и телом, и душой взрослый, и я собираюсь обращаться с тобой соответственно — как со взрослым, со своим наследником, познавшим разные стороны жизни. Спрошу прямо: как ты думаешь, кто сообщил о вас полиции, ведь ты явно был арестован по доносу? Скажи, как тебе кажется, кто это…

— …Не знаю.

— Не бойся, можешь высказывать любые предположения.

— …Не знаю.

— Ну, так вот, это — твой отец. Что, удивлен?

Хонде стало жутко: он смотрел на Исао, и ему показалось, что это известие вовсе не поразило юношу, а Иинума, старательно избегая взгляда сына, торопливо продолжал:

— Ну, что ты думаешь? Что у тебя жестокий отец, если он выдал своего сына полиции? Отец, спокойно передавший сына в руки полиции? Ну? Я сделал это сознательно. Но со слезами на глазах. Ведь так, Минэ?!

— Да. Отец плакал, — подтвердила Минэ, сидевшая около бутылочек. Исао холодно, но вежливо обратился к отцу:

— Отец, я понял, это вы сообщили в полицию, но вам-то кто сообщил о том, что мы собираемся сделать?

Усики Иинумы подрагивали. Он прикрыл их рукой, словно пытался остановить готовую упорхнуть бабочку.

— Я давно следил за тобой. Ты напрасно полагал, что мои глаза ничего не видят.

— Вот как?

— Именно так. А почему я поспешил с тем, чтобы тебя арестовали? Ты обязательно должен понять это.

По правде говоря, я восхищаюсь твоими идеями. Считаю их великими. Даже завидую тебе. Хотел бы я позволить тебе осуществить то, что ты задумал. Но это все равно, что наблюдать, как ты летишь на явную гибель. Оставь я все как есть, ты обязательно бы сделал это. Обязательно погиб бы.

Но ты должен понять не просто то, что я, как всякий отец, ради спасения сына готов пренебречь важными для сына идеями. Я не спал ночами, думая о том, чего же я хочу — спасти тебя или дать тебе достичь твоей цели. В конце концов я пришел к решению, что спасти тебя значит дать тебе возможность осуществить намерения более важные, более масштабные.

Исао, ты ведь понимаешь меня? Просто умереть — это еще не достоинство. Отбросить жизнь — не означает выказать преданность. Сын Неба, великий император жалеет жизнь каждого.

Посмотри, что стало после событий 15 мая: общество потеряло доверие к продажным политикам, и подобные поступки вызывают одобрение и сочувствие. А вы еще и молоды. Чисты. В вас собрано как раз то, чему будут рукоплескать, сочувствовать. А если вас схватят и будут судить за шаг до вашей цели, успокоенное общество будет приветствовать вас еще более горячо. Вы станете еще большими героями, если буквально накануне ваших действий все рухнет. И это облегчит вашу дальнейшую деятельность, вы станете силой, которой нельзя будет пренебречь в момент действительно масштабных реформ, и тогда вы сможете открыто вступить в борьбу. И я не ошибся в своих расчетах. После вашего ареста количество просьб о вашем помиловании, тон газетных статей показали, что общество склонно восхищаться вами. Исао, мои действия оказались верными.

Я поступил так, как в том предании, где лев, чтобы закалить своего любимого сына, столкнул его в пропасть. Но сейчас ты наилучшим способом выбрался оттуда и в глазах всех стал мужчиной. Ведь так, Минэ?

— Исао, отец верно говорит. Ты вернулся по-настоящему большим человеком. Все потому, что твой отец любил тебя, как тот лев. Ты должен быть ему благодарен. Это он сделал так, чтобы все тебя полюбили.

Хонда чувствовал, как речи, которые Иинума произносил с ликующим видом, разбиваются о глухое молчание сидевшего рядом с отцом Исао. Как только Иинума прервал свою речь, молчание, словно песок, затянуло сверкавшую на солнце водную гладь. Хонда посмотрел на Исао, потом на Саву. Исао сидел с прямой спиной, но опустил голову, Сава украдкой пил в одиночку.

Хонда не знал, собирался ли Иинума с самого начала сказать то, что он произнес потом. Так или иначе, но было видно, что Иинума испугался возникшего молчания.