Юкио МИСИМА - НЕСУЩИЕ КОНИ

Исао, глядя на мятые, без стрелок форменные брюки инспектора, представил себе, как он сам будет вот так, старея, обучать подростков кэндо. Наверное, сзади из-под маски и полотенца, перевязанные лиловым шнуром, станут выбиваться седые волосы.

Когда инспектор ушел, Сава позвал Исао к себе в комнату:

— Не передать ощущений, когда через год наконец поспишь опять на татами, подложив под голову большую подушку, пролистаешь скопившиеся за все это время журналы. За тобой теперь строго следят, но молодому-то не выдержать сидения дома. Со мной тебе разрешат выйти, может пойдем вечером в кинематограф?

— Может быть, — неопределенно ответил Исао. И добавил, почувствовав, что это прозвучало слишком холодно:

— Ведь можно пойти к кому-нибудь из наших…

— Подожди, потерпи. Сейчас лучше некоторое время нам всем не встречаться. А то пойдут ненужные разговоры.

— Да, верно, — Исао не сказал, к кому он хотел пойти.

— Ты что-то хотел у меня спросить, — нарушил странное молчание Сава.

— Да. Из того, что говорил отец, я все-таки одну вещь так и не понял. Кто же, в конце концов, сообщил отцу о наших планах? Видно, это было накануне ареста.

Сава сразу потерял свой беспечный вид, разом возникшая тишина встревожила Исао. Молчание странным образом отравляло все вокруг. Исао в оцепенении уставился на ту часть пола, где льющееся сквозь стекло яркое солнце царапало своими лучами когда-то густо-зеленую, выцветшую обшивку циновки.

— Ты правда хочешь это услышать? Не пожалеешь потом, что узнал?

— Я хочу смотреть правде в глаза.

— Ну, тогда я скажу. Да и твой отец об этом высказался вполне определенно.

Так вот, вечером накануне нашего ареста, а именно, вечером тридцатого ноября, позвонила Макико. Я взял трубку — она хотела поговорить с твоим отцом. Он подошел к телефону, но я не знаю, о чем они говорили. После этого твой отец сразу стал собираться и куда-то отправился один. Это все, что я знаю.

В доброте Савы ощущалась бесконечная преданность, она вызывала ощущение одеяла, наброшенного на дрожащие от холода плечи.

— Я знаю, что ты любил Макико. Знаю, что и Макико любила тебя. Может, Макико слишком увлеклась. Но ее увлечение привело к страшным последствиям.

Я понял, что у нее на душе, когда она выступала свидетелем в суде. И решил, что она опасная женщина. Мне действительно так кажется. Она поставила на карту все, чтобы спасти тебя, и в то же время была рада, что ты попал в тюрьму. Понимаешь?

Ты должен знать, почему оказался неудачным ее первый брак. Муж любил ее, но был бабником. Обычная женщина терпела бы, но такая гордая, как Макико, терпеть не стала. Ей было еще больнее оттого, что она любила своего мужа. Она не посчиталась с тем, что о ней там будут говорить, и вернулась в родительский дом.

Такая женщина не может просто влюбиться в мужчину. Влюбившись, она начинает терзать себя мыслями о том, что будет, когда любовь пройдет. Печальный опыт заставляет ее все время сомневаться. Естественно, что у нее появилось желание, чтобы мужчина, которого она полюбила, принадлежал только ей, пусть даже он не будет рядом, пусть сама она бесконечно страдает оттого, что не может с ним увидеться. Как ты думаешь, где мужчина не поддастся чарам другой женщины, а любящая женщина, зная, что он там, может быть абсолютно спокойна? В тюремной камере! Она засадила тебя в тюрьму только потому, что влюбилась в тебя. Не скажешь, что ей везло на мужчин. Она ждала кого-то похожего на тебя. — Сава, ни на что не обращая внимания, поглаживая белую отекшую щеку и, не глядя на Исао, продолжал:

— Не связывайся больше с такими опасными женщинами, вот я познакомлю тебя с милыми женщинами, их очень много. Твой отец велел мне это сделать и денег дал достаточно. Ну и что из того, что деньги эти как-то связаны с Курахарой: как говорит твой отец, мой учитель, деньги — это деньги, а верность — это верность. Ты ведь еще, наверное, не обнимал женщины?

Может, пойдем вечерком в кинематограф? В Сиба-эне можно посмотреть европейское кино или пойти в кинематограф Хикава, рядом с твоим университетом, на фильм с Тиэдзо. [83] Катаока, Тиэдзо — прославленный довоенный актер кино, амплуа идеализированного самурая, готового пожертвовать всем ради своего господина. Потом выпьем и подадимся куда-нибудь развлечься. Нужно устроить тебе праздник вступления во взрослую жизнь, о которой говорил твой отец. Не дай бог, объявят о пересмотре дела, тогда все, поэтому надо успеть.

— Поговорим об этом, когда решат, что пересмотра не будет.

— А как же, если решат пересматривать. Тогда будет поздно.

— Тогда и будем думать, — твердо ответил Исао.

28 декабря стояла прекрасная погода. Исао пребывал в нерешительности. Завтра, 29 декабря должна была состояться церемония наречения его высочества наследного принца. Не годится, чтобы этот радостный день страницы утренних газет омрачили известиями о несчастье, если уж оно придется на счастливый день, пусть это произойдет после того, как завершится церемония, закончатся поздравления. Ждать дальше было опасно — могли затеять пересмотр их дела.

29 декабря тоже погода была чудесной.

Исао позвал с собой Саву участвовать в праздничном шествии с фонариками перед императорским дворцом, надел поверх школьной формы пальто и, держа в руке фонарик, вышел из дому.

Они с Савой поужинали пораньше на Гиндзе: по улице двигались украшенные цветами трамваи, толпу словно прорезали горевшие электрическим светом иероглифы поздравления в обрамлении хризантем и золотые пуговицы на синей форме гордо восседавших на своих местах водителей.

От моста Сукиябаси к дворцу надвигались волны процессии с праздничными фонариками. У всех в руках горел, отражаясь в водной глади рвов, освещая сумеречные зимние сосны, солнечный круг на белом фоне. [84] Японский флаг. На площади перед дворцом горящие фонарики разогнали окутавший сосны мрак, наполнили пространство необычным, колеблющимся светом. Беспрестанно звучали приветственные крики «Банзай! Банзай!», пламя во вскинутых руках выхватывало из темноты распахнутые в крике рты, напрягшиеся кадыки. Лица то погружались в тень, то вдруг снова возникали в неясном мерцании.

Сава вскоре потерял Исао. Целых четыре часа он безуспешно искал Исао в толпе и только потом, вернувшись в школу Сэйкэн, сообщил о его исчезновении.

Исао вернулся на Гиндзу, купил там короткий меч и кинжал в таких же простых ножнах, кинжал он спрятал под формой, а меч кое-как затолкал во внутренний карман пальто.

Он торопился, поэтому доехал до станции Симбаси на такси и успел-таки на поезд, идущий в Атами. В поезде было пусто. Исао расположился один там, где были места для четверых, достал из кармана журнальную вырезку и перечитал ее. Он вырвал эту страницу из новогоднего номера журнала устных рассказов, который брал у Савы.