Бодхи - Майя: Форс-минор

Каждый раз, когда возникает желание все бросить и послать к черту, возникает понимание, что я не дома, что я не занимаюсь чем-то таким, что можно отложить или поручить другому, нет никакой возможности уйти от ответственности за свои действия, так что раз за разом возникающее отчаяние придется преодолевать. Олег пытается уже в пятый или в шестой раз растянуть палатку на каркасе, может сейчас… нет, снова ветер выворачивает все наизнанку. Андрей делает то же самое с другого конца, также безуспешно. Уже час мы пытаемся поставить палатку, копошась на полувертикальной ледовой стене. Солнце окончательно село, а у нас еще ничего не готово… без солнца мгновенно накрыл жуткий холод, ведь мы ко всему прочему еще и мокрые насквозь! Принимаем решение — палатку не ставить, это невозможно, ее парусность такова, что нас сейчас, кажется, всех троих сорвет с наших страховок. Как только не рвется палатка? Удивительно. Закрепляем углы палатки ледобурами и просто бросаем ее на лед — залезем внутрь как в большой чехол. Закручиваем еще несколько ледобуров перед входом в палатку, цепляем к ним самостраховку — теперь можно сползти внутрь и повиснуть на своей обвязке. Обвязка удушает, надо бы под ноги подвесить рюкзаки, чтобы упираться в них ногами, но на это нет сил. У Андрея и Олега они, оказывается, еще есть! А я уже ничего не могу — зависла в полубреду, ребята что-то непрерывно делают, но мне уже все равно. Нащупываю под ногами опору — ага, рюкзак таки подвешен под ноги, можно в него упереться и уже не так удушает обвязка. Все равно сдохнем. Развести примус невозможно, а как же пить? Обезвоживание — верная смерть. Мы не сможем прожить эту ночь без воды — мы сдохнем от жажды, я хочу пить, я ничего больше не хочу — только пить, иначе я встану и прыгну вниз, я больше не могу… вода… сколько воды, целое озеро, я нагибаюсь, плескаюсь — какое счастье — сколько воды! Это бред, бред… я вздрагиваю, очнувшись от забытья, ребята что-то делают, кажется, кто-то вылез наружу, набрал снега в трещине и притащил внутрь, уже полная темень, все на ощупь, батарейки в фонариках на таком морозе садятся моментально, светить можно только фонариком, который работает от встроенной динамо-машины в виде ручного эспандера. Греем снег в чашках на своих животах, постепенно набирается вода глоток за глотком. Прошел еще час… или два?… удалось немного утолить жажду. Затягиваем вход в палатку, но отверстие все равно огромное — диаметром сантиметров 20–30 — в это отверстие проходят веревки, на которых каждый из нас висит. Ветер с неистовой силой врывается внутрь, стягиваем веревки карабином, нет… отверстие все равно слишком велико, и в него заносит снег — мельчайшие крупинки снега, но как их много… продержаться до рассвета… Через два часа вся палатка внутри забита снегом — полностью! Лежим, укутанные сугробом. Ближайшие слои снега подтаивают от тепла тела и превращаются в лед. Ледяной гроб… Расталкиваем сугроб в стороны, он уплотняется, а снег снова наносит и наносит, и в конце концов мы замурованы — не сдвинуться никуда, даже почти не пошевелиться — хорошо лишь, что стало тепло — снег защитил от мороза. Времени нет — есть только непрерывный бред, он вечен, как вечны эти горы, я не знаю — где реальность, я не знаю — где я.

Утро… это первое утро или второе? И утро ли это? По времени уже утро, но почти все так же темно — ураган не ослабевает, и даже усиливается. Я не понимаю, как и когда Андрей и Олег смогли выбраться из палатки, разбить ледяные стены, высвободить рюкзаки и достать замерзшие в камень колбасу и сыр, но так или иначе во рту теперь есть еда и я ее медленно рассасываю, вкуса нет, ничего нет, внимание сосредоточено на том, чтобы не уронить очередную кружку снега, которую я снова растапливаю своим теплом. Точно, утро уже было, сейчас уже день, или вечер? Теперь надо дожить до следующего утра — у нас есть шанс… Печенье — у меня во рту печенье, и я его грызу — как в этой темноте и сугробе им удалось достать из рюкзака под ногами печенье? Что за вкус… черт с ним, не до вкуса, но до чего отвратительно… что такое? Боже мой, это же бензин! Они пытались достать бутылку с бензином и развести примус, и бензин пролился на печенье, мы это съели? Да, они тоже слишком поздно это поняли — как тошнит… меня сейчас вырвет… давайте заедим чем-нибудь… как важно суметь развести примус — тогда будет вода, тогда мои губы перестанут походить на распухший башмак, а кашель перестанет разрывать горло… внезапно резкий приступ боли в сердце, еще, еще — это еще что такое? Может — от отравления бензином? Сейчас вечер или ночь? Утро? Второе утро. Ничего не меняется, все по-прежнему. Я больше не хочу жить, я хочу умереть. Дайте мне умереть. Тело высохло, воды нет даже на слезы. Как хорошо внизу! Как я была там счастлива! Сколько угодно воды, зеленая трава, хлеб, картошка, кефир, яичница… секс… я ведь когда-то занималась сексом, неужели больше никогда не буду!.. никогда больше никто меня не обнимет, не поваляемся в теплой постели, не испытаю страсти и нежности… надо все бросать и идти вниз! Мы еще сможем, если все бросим и прямо сейчас начнем спускаться. Хоть какие, но дойдем — без рук, без ног, без лиц, но останемся живы, еще можно попробовать! Я встаю, вылезаю из палатки, иду вниз — как легко идется, я смогу дойти. А… это бред, бред… всплески ясного сознания все реже, все короче, сейчас я почти все время провожу в бреду, но он прекрасен, меня касаются удивительно тонкие переживания — звенящей радости, блаженства, счастья, восхищения жизнью. Сколько мы тут? Три дня? Три дня!!.. скоро наступит третье утро, и если ничего не изменится, мы умрем. Нет эмоций, нет мыслей — хрустальное блаженство говорит звонким бесстрастным голосом — сегодня ты умрешь, скоро ты освободишься от всех страданий.

Утро… солнечное, ясное, ветра нет, мы вылезаем, хватаем ртом солнце, ставим примус, куриный бульон… это счастье, это сам бог — куриный бульон. Я трое суток не писала, теперь тело снова оживает, нет сил отойти в сторону, я писаю прямо тут с наслаждением, которого не передать. Мы собираем рюкзаки, мы полны сил, надо спускаться, мы чуть живы, теперь только вниз, к тем зеленым лугам и хрустальным речушкам, лежать, загорать, пялиться в небо, есть, пить. Я хочу супа из крапивы, хочу вареные яйца, хочу ароматную жареную картошку… Олег идет вниз первым в связке, я посередине, последний — Андрей. Как восхитительно светит солнце. Крик. Кто кричит? Где Олег??!! Стремительно удаляющаяся вниз точка — легкий шорох по льду — и снова тишина… Вот так — ррраз, и за секунду гора слизнула человека… я не понимаю, как это можно… мы столько пережили, и… как же так… подойдя ближе к завешенному рюкзаку Олега, видим дырку во льду — все ясно, он поторопился, не докрутил ледобур, верхний кусок льда откололся тонкой линзой, а под ним — лед рыхлый, пузыристый, не удержал наполовину вкрученный ледобур. Бывает ли в горах сложная смерть? Простая ошибка, простая смерть, его больше нет, я не могу это понять. Как сквозь сон вынимаем все его вещи из рюкзака, берем с собой только то, что нам пригодится на обратном пути, остальное сбрасываем вниз. Нет слов, нет мыслей, но руки делают свою работу — нам надо суметь выжить, надо спуститься, пройти зону трещин, впереди еще много борьбы, а у нас теперь нет права на ошибку — если один провалится в трещину, другой в одиночку его уже не вытащит. Что там мелькнуло? Тетрадь? Дневник Олега! Я возьму его с собой. Андрей торопит, мы спускаемся.