Юрий Карлаш - Мир, который рядом

Как-то один парнишка, заехавший к нам, попросил таким образом его обозвать. Предложения поступали разные, но он никак не мог выбрать. Потом кто-то крикнул: «СОЛИСТ».

-Не, не катит, - ответил наш герой.

-Да ты не понял, брат, солист это не тот, который песни поет, а тот, который капусту солит!

Тут вся хата просто упала со смеху.

-Ништяк, катит! Буду солистом. А че, пацаны, капусту солить, это же в бабле купаться! Клевое погоняло!

Иногда меня вывозили в ИВС на допросы.

- Юрий, почему ты такой упрямый? Все равно, дело твое почти доказано, остались небольшие мелочи, - разводил меня следователь, - мать хочет к тебе приехать, но пока не дашь показания, я ее к тебе не пущу. Зачем молчишь? Сознайся – сидеть меньше будешь. Мы походатайствуем, и судья сделает снисхождение.

- Как вы не понимаете! Я этого не делал, мне не в чем сознаваться, - стоял я на своем.

- Дурак ты, Юра. Все равно тебя посадят. Я ведь как лучше хочу.

Я понимал, что меня разводят. Чего-то им не хватало, чтобы завершить дело, и они копали под меня яму, а помогали им в этом мои так называемые друзья.

Я уезжал на тюрьму, где мне сообщали, что срок моего ареста продлен.

Я писал жалобы в различные инстанции, но не дождался ни одного ответа. Я начинал понимать, что вся эта мусорская система сильно отлажена, что эти «слуги закона» научились обходить этот закон стороной и сами вершили «правосудие» так, как им удобнее. Они зарабатывали свои «звездочки» на жизнях невинных людей. Вместо того чтобы искать преступников, они брали крупные взятки и подставляли тех людей, которые не могли им заплатить.

Позже мать рассказывала мне, что этот следователь за мое освобождение просил у нее двадцать тысяч долларов. Получается, что жизнь человека, стоит немного - заплати мусорам, и убивай кого хочешь.

- Юрок, дойдет дело до суда – выбирай суд присяжных, - учил меня Федор, - там люди обыкновенные сидят, не испорченные мусорской системой. Сумеешь доказать, что это не ты убивал – пойдешь домой, а не сумеешь – на зону поедешь и надолго. Вот такие, брат, дела. Сам с ними уже пятый год воюю, доказать не могут, а посадить хотят. Благо адвоката мне сильного братки наняли. Пятый год на этой тюрьме отвисаю, а уйти пока не получается. Тут ведь как. Попасть сюда очень просто, а вот выбраться практически невозможно. Беспредельничают собаки, стрелять их надо.

Как-то заехал к нам в хату парнишка. Не успели за ним тормоза закрыться, как он с порога заявил:

- Пацаны, а где здесь наколки делают?

- У, да ты откуда такой ушлый-то взялся? – засмеялись братки.

- Со станции я, со Столбовой. Давно хотел в тюрьме побывать, наколки сделать. Меня Кеша зовут.

- Ты что, больной что ли? Кто ж это по своей воле в тюрьму-то хочет? – сидя за дубком поинтересовался у него Ваня. Ваня – парень мажористый, сын богатых родителей. Когда на воле был, любил на машинах крутых кататься, бандита из себя строил. Занимался вымогательством, за что и угрелся.

- У меня дядька сидел, его в деревне все боятся. Я тоже хочу стать таким, - браво отвечал Иннокентий.

- Да ты подожди наколки-то делать. Сидор [15] Сидор, баул, майдан – сумка. сначала разбери, с пацанами познакомься, чифирни.

- О, чифир я люблю.

- Это когда ж ты его полюбить-то смог? – еле сдерживая смех продолжал беседу Ваня. – Ладно, иди, чифирнем, если ничего за собой не чувствуешь.

- А как это, «чувствовать за собой»? – удивленно спросил Кеша.

- Чувствовать за собой? Хм. Ну, это когда письку, например, сосал или в попку баловался. Понимаешь?

Кеша подошел к Ване поближе и спросил шепотом:

- А если я хер у дядьки на вокзале целовал за пятьдесят рублей и бутылку пива, это тоже значит «чувствовать за собой»?

- Ого! – оторопел Ванек. – А у меня отсосешь за банку сгущенки и вязаный свитер?

Кеша, немного поразмыслив, родил следующее:

- А можно я пять минут подумаю?

- Во пидор, бля! Сука, уже с воли обиженными заезжают! Охуеть можно! – разорялся Федор. – Это ж надо хуй сосать за пятьдесят рублей! Что ж там, блядь, все жить разучились?! Да хочется тебе пива – своруй! Ну, твари, ну, гандоны! Иди к дальняку, падла, - там жить будешь. Да и вообще, на хуй ты нам в хате нужен. Ебать тебя стремно – тощий какой-то и в болячках весь, чухан задроченый. Завтра мусорам скажу, пусть в «обиженку» тебя переводят, к братьям твоим, петухам. Во, бля, молодежь пошла! Охуеть! – никак не мог успокоиться Федор.

Сколько слышал я о пидорасах, а увидел впервые. И почему-то мне стало даже смотреть на него брезгливо. Да и воздух в камере с появлением этого экземпляра как будто протух весь. Скорей бы утро, скорей бы Федор потрещал с мусорами, пусть его уберут отсюда. В нашем доме такому не место. Я поймал себя на мысли, что стал называть хату домом. Сроднился я как-то с ее обитателями, с ее стенами, шконками. Своей она стала. А тут этот незваный гость. Фу, бля, противно.

Дни летели на удивление быстро. Ночью я морочился на дороге, а в свободное время писал письма друзьям и подругам, матери. Благо, переписку мне никто не запретил. Во всех письмах, которые я получал, были слова недоумения, никто не мог поверить, что меня посадили. Все писали, чтобы я держался, что меня отпустят, потому что я хороший. Эх, наивные вы мои! Кто ж меня отпустит, если я на крючке плотно повис, как карась. Радовало то, что меня не забывают, заботятся, переживают, жалеют. Порой так обида загложет, что хоть плачь. Тяжело.

Чтобы хоть как-то разнообразить свое существование я стал рисовать. Сначала просто ручкой на бумаге, потом стал подписывать открытки. Пацанам понравилось, и все просили подписать поздравления их родным и близким. Мне было приятно делать добро людям. С каждой подписанной открыткой я радовался, представляя, как она дойдет до адресата, как ему будет приятно получить весточку из тюрьмы от сына, брата, мужа.

Потом я научился рисовать марочки. Марочкой называют носовой платок. Если на нем нарисовать, например, цветы, получается неплохая салфеточка-весточка. Такие марочки передавались на волю в подарок, например, жене на день рождения жене или матери. Чаще всего меня просили разрисовать платочек для сына или дочурки. Ведь у многих дома остались жены, дети, братья и сестры. И почти у всех мамы. Каждому, находящемуся здесь, хотелось сделать хоть что-то приятное своим родным, ведь они страдали намного больше в отличие от нас. Помимо разлуки им приходилось постоянно собирать посылки и передачи, везти огромные сумки с продуктами на тюрьму. Ни одна мать не оставит сына в беде, каким бы он плохим не был. Для матери он всегда хороший, всегда родной, всегда ее сын.

Вскоре марочки, нарисованные моей рукой, украшали стены хаты, уезжали с ребятами, получившими срок, на зоны. Это были марочки-календари, иконы, мультяшки, карикатуры.