Николай Спицын - Искры в камине

– С каким?

– С бутербродным, конечно, с каким же еще… Ну, чего косоротишься? Вот окончишь институт международных отношений, направят тебя в Голландию, Данию…

– Кто бы меня еще туда принял…

– А вот учись хорошо, не будь инертным…

– Ага… Мать – бухгалтер, отец – прораб, один дедушка – конюх, другой – пенсионер…

– Ну и что? Большинство великих людей вышли из низов, а мы еще и не самые низы… Слава богу… Ну в какую чашку наливать-то? Опять в эту, здоровенную?

– Мама! Ну иди, иди! Дай уж хоть это я сам сделаю! Что ты меня все опекаешь!

– Гонишь родную мать? Вот она, сыновня благодарность. Ладно, спокойной ночи… Будешь спать ложиться – проверь газовый кран, не забудь. Чайник-то небось опять кипятить будешь? Так уж смотри, не отрави нас. Среди недели уж ладно, а на выходные неохота…

Наконец-то один!

Свет я выключил, по радио передавали какой-то симфонический концерт, чай на столе, тепло, уютно… Теперь можно и положение свое обдумать.

Итак, думал я, дано: Валя разговаривала с Житько, стало быть она теперь знает, что… ну да ладно.

Курилову она сказала, что мы не нуждаемся в своднях… В своднях – значит, и живоглота этого имела в виду, Житько?

Постойте, постойте… МЫ не нуждаемся! Это уже кое-что!

Это может означать: она и я – МЫ…

Допустим: Житько правильно передал мне ее слова…

Доказать самому себе: все идет нормально, пускай с небольшими огрехами, но в общем – так, как я задумал…

В конце концов, как мой дедуля, папин отец, любит повторять: «дюже хорошо – тоже нехорошо».

Да, но ведь Сережа ей так и не сказал, что это я прогуливаюсь внизу, ее поджидаю… И хотя я точно знал, что она ни с кем не ходит, – ну, по крайней мере, ни с кем из нашей школы, – может быть, она подумала о другом парне? Как тогда понимать ее слова о своднях?

Нет, надо мне и в самом деле отбросить все эти дурацкие колебания, подойти к ней и объясниться напрямую! Вот в понедельник, послезавтра, прямо в школе… И приглашу в компанию. Подумаешь, семейный праздник. Сережа – это одно, а при личном контакте все может обернуться иначе.

А что касается денег…

И только я об этом подумал, как зажегся свет и вошла мама.

– Ты что это в темноте сидишь? Экономишь? Или обиделся?

– Темнота – друг молодежи…

– Правда, не обиделся? – она взяла мою голову в руки, как арбуз какой-нибудь, и повернула так, чтобы я смотрел ей прямо в глаза:

– Нет?

– А за что?

– Ну мало ли… Вот елку тебе не купили…

– Да ерунда эти елки. Что я, в самом деле маленький? Перебьемся…

Она отпустила меня, налила себе чаю и села напротив.

– Что это ты говорил про какую-то компанию, про ребят каких-то?.. – спросила она как бы рассеянно.

– А… ничего.

– Что хоть за друзья-то? Я их когда-нибудь видела?

– Да там… Из Дворца пионеров ребята. То есть они уже не пионеры, конечно. Нормальные… Вряд ли ты их видела.

– И где же вы собираетесь отдохнуть от взрослых? По какому адресу? Или что, явка засекречена? Ну чего молчишь?

– Там, в одном месте… Я и сам еще толком не знаю.

– Узнаешь – скажешь. И еще одно условие: обещай, что вина там пить не будешь.

– Конечно, не буду! Да там и не будет ничего, кроме шампанского!

– Я тебе еще раз повторяю: ни-ка-ко-го вина!

– Ну, мамочка; ну что ты! Шампанское… Его же и дети пьют, это же все равно что ситро!

– Не видала я что-то таких детей… И ты мне зубы не заговаривай! Обещаешь или нет?

Вот вы скажете: подумаешь, важность какая! Ну пообещай, небось язык не отсохнет. А сделать можно все по-своему.

Ан нет! У нас такие странные отношения сложились, если уж пообещали что-то один другому, то выполняем обязательно, и мама, и я… Отец тоже старается поменьше обещаний давать.

Это еще с той поры, как я лежал в больнице. Я имею в виду, когда первый заход у меня был. Мы тогда заключили соглашение: я принимаю без капризов лекарства, какими бы противными они ни были, и подставляю под уколы любое место, какое прикажут, а мама приезжает ко мне каждый день. Так мне там страшно показалось сперва оставаться одному.

Теперь-то я понимаю, что вел себя как ужасный эгоист. Больница находилась за городом, в сосновом бору, автобусы туда ходят редко, а в то время еще хуже с этим было… А ведь она и работу не бросала.

Но я тоже держался героически и тогда, и потом, во всяких санаториях и лечебницах, даже там, где она не могла проверить, пустобрех я или человек слова. Потому что я с детства не могу обманывать тех, кто мне верит. И мама это знает.

Пришлось пообещать ей, что и шампанского – ни капли. Ни-ни! Да не очень-то мне его и хотелось. Только ведь неудобно, если что… Ведь начнут вопросы задавать…

Ну да ладно, совру, что у меня язва желудка.

– И еще один уговор, – обрадовала меня мама, уже выходя из кухни. – Завтра выколотишь все ковры и половики… И все, все! Закрой рот обратно! Не надо благодарить! Сама была молодая, и совсем недавно. Так что способна понять порывы юной души. Доброй ночи!

Спать совсем не хотелось. Впереди было воскресенье, можно валяться в постели до самой «Утренней почты», если пожелаешь… А эту вот ночную пору я очень люблю. Когда тишина наступает, все замолкает, утихает… Слышно даже, как снег шуршит, скользя по стеклу.

Осенью тоже бывает хорошо, если дождь идет и отопление уже включено – тогда совсем замечательно.

Иногда я могу торчать на кухне всю ночь напролет. Просто сидеть и размышлять о всякой всячине, какая только приходит в голову. И никогда не бывает скучно.

Главное, это время полностью принадлежит мне, одному мне. Я могу его прожить так, как пожелаю, как самому хочется.

Что может быть для человека дороже свободы?

Вот лишь в такие ночи, с субботы на воскресенье, я и чувствую себя свободным. В такую ночь я могу свободно выбирать: захочу – спать лягу, захочу – музыку послушаю, почитаю или чаю попью… Еще фотографии печатать хорошо, никто не мешает, не толкается, не дышит в ухо… Ну и все, пожалуй.

Конечно, я выбираю из немногих вещей, но выбор-то делаю свободно! А свобода, по-моему, это и есть возможность свободного выбора.

Магнитофон у меня нормальный и записи приличные, но в большинстве своем такие, что в одиночку их слушать как-то неинтересно. В ночь на воскресенье я выбираю другую музыку.

У нас есть такой старинный проигрыватель, переносной, в виде чемоданчика. Ему лет сто уже, такие выпускали еще при царе Горохе. Вот его я и беру с собой на кухню, подключаю наушники и кайфую, никому не мешая.

Проигрыватель покупал отец на заре его туманной юности, когда был студентом и жил в общежитии. Магомаева на нем крутил. Наушники – это мамин подарок. Ну а пластинки – это моя находка. И могу точно сказать, что мало у кого еще есть такие диски. Даже у Вовика Житько вряд ли… Разве только у Завьяловой… Но больше ни у кого! Голову даю на отрез. И платил я за них по двадцать, тридцать, пятьдесят… нет, нет, что вы, не рублей, конечно, копеек. Захожу однажды в комиссионный, смотрю – новенькие, ни разу не ставленные «гиганты» долгоиграющие, а отдают их почти даром. Классическая музыка, уцененная…