Николай Спицын - Искры в камине

Сейчас уже забыл, какую первую пластинку я купил, просто из любопытства. Тем более вижу – недорого, можно сказать, всего ничего. Но помню, как сначала она мне не понравилась. Вернее, не то чтобы не понравилась, а просто я не мог разобраться, что к чему. Запутался, заблудился в звуках, будто в дремучий лес попал. Хотел даже со злости выбросить этот диск, разочарован был и чувствовал так себя, точно вокруг пальца меня обвели. Кто же это был… Кажется, Вагнер… Но неважно это!

Так вот, хотел я уже выкинуть эту белиберду, а потом думаю – стоп! Дай послушаю еще. Ведь показывают по телику симфонические концерты, столько людей сидит в зале с умным видом – что же они все, прикидываются? Дурака валяют друг перед другом?

В общем, если кому интересно, могу сказать: чем чаще ты слушаешь какую-то вещь – я имею в виду серьезную музыку, – тем больше ты нее вникаешь, и тем ближе она тебе становится, интереснее… А от всякой эстрады просто зевать начинаешь. Как бы это получше объяснить… Ну вот, например, есть люди, которых сразу видишь. Такие открытые, легкие, веселые, с ними хорошо… но только до поры до времени. А потом становится скучно. Заранее знаешь, чего можно ждать от этого человека, что он сделает, что скажет, как посмотрит… Он не плохой, нет! И добрый, и честный, и хороший друг, можно положиться на него… но – скучный. Ничего нового в нем уже открыть нельзя.

А есть люди, которые никогда не надоедают, хотя с ними бывает тяжело, и могут они даже обидеть, и не всегда понять легко их слова или поведение, и никогда не угадаешь, какой номер они выкинут. Короче говоря, нужно шевелить и шевелить мозгами, чтобы такой орешек раскусить…

Может быть, это плохой пример, но вот приблизительно такую разницу я вижу между классикой и даже той развлекательной эстрадой, которая не насквозь фальшива.

Не знаю, правда, правильно ли я понимаю музыку. Я хочу сказать, может композитор вовсе не то хотел выразить, что я чувствую, когда слушаю его произведение. Но мне, честно говоря, до этого дела нет. Я ведь ни с кем не собираюсь вести заумные разговоры на эту тему, глупо это, по-моему. Все равно каждый воспринимает по-своему то, что он видит, слышит… Одинаково же никто не чувствует. Так что я о музыке говорить не люблю, я люблю ее слушать.

Но, конечно, не все подряд. Есть такие вещи, в которые так и не могу я до конца врубиться, сколько ни стараюсь. Ничего, может, потом когда-нибудь…

Со стихами у меня та же петрушка. Иной раз читаешь, читаешь… и бесполезно, все равно не врубаешься. А читать нужно. Потому что я, по совести говоря, – ужасно серый человек. К сожалению, понял я это слишком поздно. Но ведь надо заниматься своим развитием хоть как-то! Лучше уж поздно, чем никогда…

Составил я для себя что-то вроде программы: научиться немного ориентироваться в музыке – раз, в картинах, в живописи – два (здесь я вообще «по нулям»), ну и главное – литература. Решил для начала вызубрить наизусть пятьдесят стихотворений разных поэтов, самых известных.

Взялся сперва за Пушкина. Во-первых, он у нас в этом году по программе, а во-вторых, все-таки уже знакомый, можно сказать, с самого детства…

Открыл книгу, начал читать и тут же понял, что никакой он не знакомый и что, кроме фамилии, ничего-то я и не знаю. Да, боюсь, что и вообще мало кто знает. Ну, может, первые строчки: «Жили-были старик со старухой у самого синего моря…» или «Царь с царицею простился, в путь-дорогу снарядился…», «Мороз и солнце; день чудесный!», «У лукоморья дуб зеленый; златая цепь на дубе том…» и что-нибудь еще такое, что у всех на языке.

Или вот, как у нас в классе: кто-нибудь засмеется, а у него обязательно спрашивают: «Что ты ржешь, мой конь ретивый?..» И никто не знает что это на самом деле за стихотворение. Даже в смысл никто не пробует вникнуть. А ведь конь-то, он не весело ржет. Наоборот, он тоскует, потому что предчувствует, как его друг-хозяин погибнет, какая страшная ждет его смерть: «Кожей он твоей покроет мне вспотевшие бока!»

Волосы дыбом встают. Если вдуматься, конечно…

Вообще, Пушкин – это класс! Вот у меня вечно слов не хватает, чтобы выразить что-то и чтобы не фальшиво получилось. А у него это очень просто выходило: «…Но в день печали, в тишине, произнеси его, тоскуя» – это значит вспомни мое имя, хоть я для тебя навсегда – пустое место. «Произнеси его тоскуя. Скажи: есть память обо мне, есть в мире сердце, где живу я…» То есть человек любит, и ему ничего не нужно, он ничего не требует и не просит и ни о чем не мечтает, лишь бы только иногда вспоминали его имя, и от этого той, что вспомнит, становилось бы легче на душе… И он не жалуется и обиды не таит, а наоборот – желает добра той, которая его, быть может, когда-то оттолкнула.

Честное слово, я бы каждому советовал почитать Пушкина. Но представляю, какие глаза на меня вылупили бы девятьсот девяносто человек из тысячи. Нет, лучше уж помалкивать, прятать все поглубже в себе и никому не показывать. Потому что, я знаю, из всего нашего класса, а может, из всей школы только один человек сумел бы меня понять, только один.

Назавтра мама подняла меня ни свет ни заря, навьючила пыльными коврами и прочими тяжелыми тряпками и отправила во двор. И после я целый день чувствовал какую-то вялость, то ли от недосыпа, то ли оттого, что пыли наглотался с утра.

Вообще-то я не против того, чтобы время от времени совершать трудовые подвиги, но не знаю кому как, а мне это выбивание ковров – наказание, можно сказать, самое унизительное занятие. Во-первых, мне кажется, что это никак не мужское дело. Хотя, конечно, выматывает оно – будь здоров! Всю правую руку себе отмахал и мозоль набил на большом пальце.

Во-вторых – и это, наверное, главное, – шум приходится поднимать страшенный. Дом наш расположен буквой П, и когда стоишь посередине двора и лупишь изо всей силы – как велено! – по ковру, эхо раздается, как, должно быть, в горном ущелье. Даже удивительно, как с крыш не начинают сползать снежные лавины, не осыпается штукатурка с карнизов. И после пяти минут работы начинает казаться, что на тебя глазеют из каждого окна: кто это там такой трудолюбивый? Летом еще ничего, тополя спасают. А зимой, когда деревья голые, наш двор простреливается взглядами вдоль и поперек, каждый его квадрат.

Тут еще как раз бабушки-старушки тянутся из молочного магазина. Ну идешь ты мимо – и ступай себе! Нет, поставит бидон на скамейку и начинает нахваливать: и какой вырос большой, незаметно как, и умный, и послушный, вот молодец, помощник маме! Да притом стараются горланить погромче, для того, конечно, чтобы я услышал их одобрение, вдохновился и начал трудиться еще усерднее. Называется моральное поощрение… Лучше бы проклинали, честное слово, не так стыдно было бы.