Юрий Мамлеев - Московский гамбит

— Долго рассказывать.

— Ладно, оставим, — голос Саши был тих, и уходил куда-то вглубь. Слышно было даже тиканье часов на стене. — Но вот один момент. Так ли это запредельно, раз оно нам — в принципе — дано? Но ведь вы, кажется, и не стремитесь к истинно-потустороннему?…Вот эта священная книга, — и Саша взял ее со стола, — одна из величайших Книг, написанных свыше, от Духа… Но главное там, как и в некоторых других подобных книгах, — то, чего там нет. Самое главное находится не в буквах, а между буквами. То, что там есть, в самом тексте — только тело, а не само трансцендентное. Эти книги надо прочесть так, чтобы увидеть в них то, чего в них нет. И ни в каких комментариях, даже самых эзотерических, вы это «то» не найдете. Но если увидите, только тогда вам начнет открываться то, что не содержится ни в религиях, ни даже в высшей восточной метафизике, по крайней мере, в ее «тексте».

— Хватит, хватит, — вдруг заговорил Виктор, и глаза его наполнились слезами. — Я не понимаю, о чем вы говорите. Я люблю эту книгу, и с меня хватит ее. Я боюсь, что она мне не поможет, ибо со мной что-то происходит… А вы очень странный человек, очень, очень. Простите, что я хотел пырнуть вас ножом. Вы почти не среагировали на мои слова, потому я и не двинулся. Лучше уходите. Простите меня.

— Уйду, Виктор, уйду. Это не проблема. Раз вам так плохо. Мы просто мирно поговорили. За пирогами.

— Но с другой стороны, лучше не уходите.

— С другой стороны я и не уйду. Я уйду только с одной стороны.

— Да. Налейте-ка водки.

— Прошу. Тут еще осталось. О чем это они шушукаются, там в комнате. Наверное, обо мне. Этот ваш Игорь чересчур нервный. Но ничего, обойдется.

Игорь и Олег, раскрасневшиеся, с горящими глазами и почти опустошенной бутылкой, вдруг появились на кухне.

Конец встречи прошел как-то тихо, сумрачно и безболезненно. Быстро доелись пироги, внезапно остановились часы на стене, куда-то заторопился Игорь.

Вышли на улицу, где уже гулял обезумевший ветер, и простились.

Через два дня Олег встретился с Берковым и Закауловым рано утром у памятника Пушкину и рассказал им о посещении Виктора Пахомова.

— Ты понял что-нибудь? — спросил Берков.

— Ровным счетом ничего, — пожаловался Олег.

Это было непохоже на него, не в его манере было признавать черту, за которой виделась для него одна тьма.

Впрочем, он добавил:

— Были весьма необычные, парадоксальные вопросы со стороны Саши.

— Интересно.

— Кроме того, мы с Кравцовым часто уходили в другую комнату: он вел себя как-то сумеречно в присутствии Саши. Виктор оставался с Сашей наедине, и я не знаю, о чем они говорили.

— И ничего о человеке Востока?

— Ничего.

— Кто же теперь следующий?

— Мы же решили: Ларион Смолин.

— О, это крепкий орешек, — усмехнулся Борис. — Пойдем на этот раз втроем, я, ты и Леша, только надо выбрать время.

— Я договорюсь, — ответил Олег, — а теперь двинемся в Ленинскую библиотеку.

— А мне не до книг сейчас, — вздохнул Закаулов, все еще расстроенный недавней встречей со Светланой Волгиной. — У меня душа чего-то не того. Я — в другую сторону.

Ленинская библиотека, и до известной степени Историческая, сыграли особую роль в жизни и истории неконформистского общества. В 1957 году книгохранилище библиотеки внезапно стало более или менее доступно для читателей. Книги, которые раньше немыслимо было достать, теперь можно было прочесть в читальных залах библиотеки; особенно явно были сняты оковы с мистической и оккультной литературы. В 1959 году этот период кончился, но до этого времени много книг было переснято, прочитано и т. д.; и кроме того, возникла традиция встреч в кулуарах обширных читальных залов, да и смягчения некоторые в смысле выдачи книг остались. Поэтому посещения продолжались. Вокруг читальни создались целые легенды; много людей, подпольных интеллектуалов, мистиков, поэтов, художников, писателей и всяких ищущих встречались, знакомились здесь, проводили время, читали ранее недоступную литературу, старые журналы, в перерыве — курили, обсуждали, и не только книги, но и события жизни, и саму жизнь.

Кулуары, курильни превратились в клубы, где каждый узнавал своих по особым знакам. Читальня переросла свое назначение; отсюда уходили на вечеринки, чтения на квартирах; здесь можно было встретить людей из разных кругов. Появились завсегдатаи читальни, бродяги-интеллектуалы. Многие приходили сюда уже не читать, а встречаться. Здесь обсуждалось все: от христианства до дзен-буддизма.

Потом значение читальни стало падать: духовное подполье разрослось невероятно, откуда-то появились частные библиотеки с редкими книгами, по рукам стали ходить книги, переводы, перепечатки… И никакие читальни Москвы уже не могли вместить ищущих: все расползлись по квартирам, кружкам, дачам…

Интересы в основном были гуманитарные: искусство, литература, религия, метафизика, оккультизм и т. д.

Вскоре этот гуманитарный неконформистский (или «подпольный») мир стал невероятно сложен и богат, с различными направлениями интересов… Здесь было все: и глубинное погружение в русскую классику 19-го века, и открытие скрытых имен русского искусства 20-го века; новаторские искания нового времени, и уход в принципы древнего искусства. Философские имена, задевающие за живое, естественно, не оставались без внимания… В сфере чистого духа также было много исканий, главным образом в русле Православия и восточной метафизики. И кроме того, некоторые пытались создать свое: и возникали то глубоко оригинальные, невероятные идеи и течения, то попытки таинственного, озаренного синтеза. Не особенно отставала и практика.

К концу шестидесятых, началу семидесятых годов перестал даже быть, на некоторых уровнях, «подпольным» неконформистский мир: его гуманитарные интересы стала разделять и часть официальной интеллигенции. Все достаточно усложнилось и перемешалось: на одном и том же вечере или чтении встречались и профессора, ученые, представители обычной интеллигенции, самые отчаянные поэты и художники, неконформисты, работающие ночными сторожами.

Однако читальня Ленинской библиотеки, сыгравшая такую роль в начале неконформизма, никогда не забывалась полностью.

Вот в эти-то кулуары и направились Олег с Борисом. Сначала они заказали книги, получили их и углубились в чтение в пустынном утреннем зале. Одинокие девушки, в нежном свете, льющемся из окон, проходили иногда мимо них и рассаживались по своим местам. Одна, севшая рядом с Берковым, даже глубоко вздохнула, когда бросила взгляд на заглавие книги, которую он читал.

Часа в три друзья потянулись и направились в курилку. В коридорах библиотеки они встретились с Андреем Крупаевым, который считался в московском подполье немного загадочной личностью. Это был человек лет 36, худой, с взъерошенными волосами и горящими глазами, которые иногда вдруг тускнели и как бы уходили в небытие. Выражение крайнего напряжения на его лице часто сменялось безличной покорностью судьбе. Отец его, профессор биологии, отсидел свое при Сталине, потом вернулся, больной и измученный, и поселился в Рязани. Мать Андрея во времена Сталина отказалась от отца, скрылась на Севере. И Андрей рос полным сиротой. Он, однако, окончил консерваторию и в юности вел беспорядочную и пьяную жизнь; но потом вдруг все бросил — и зажил отшельником и анахоретом. В чем лежали его подлинные интересы — никто не знал, но постепенно он вышел из тьмы и стал приобретать в неофициальной Москве известность как библиофил. У него была одна из лучших богословских библиотек в Москве — и неизвестно было, как он все это умудрился приобрести. Говорили, что помогали дальние родственники. И кроме того, у Андрея были самые невероятные связи на черном книжном рынке, некоторые книги в его библиотеке были настолько редкими и ценными, что к нему частенько заглядывали профессора богословия из Духовной академии. Но у него были и другие книги: тоже редкие и ценные, но уже по колдовству, древней русской магии и что-то из глубин веков. Часто у него появлялись какие-то совсем непонятные типы, и всю ночь горел свет в окнах его квартиры в деревянном домике на Плющихе. Его жена, Зина, совершенно тихое, молчаливое существо, во всем подчинялось ему. Часто он ездил к отцу в Рязань, тот женился там и жил благополучно.