Эргали Гер - Сказки по телефону, или Дар слова

Это было так грубо, так непоправимо и неожиданно, а главное – так убедительно, что даже Костя Иванин все понял сразу. Даже сообразительный Дымшиц сообразил.

На третий день после похорон оставшиеся в живых компаньоны сидели в роскошном кабинете покойного, как в собственном мавзолее, и пытались придать сидению вид делового заседания. Из докладов наружной службы бюро следовало, что ни Андрюша, ни деморализованные боевики Кондрата прямого отношения к взрыву иметь не могли. А кто имел – было неясно. Как и все прочее.

– Что у нас по Лихоборскому ЧИФу? – спросил Дымшиц. – Накопали что-нибудь?

– Бюро работает, – откликнулся без энтузиазма Петрович. – Там вроде много всего наворочено, хоть лопатой греби, но пока что-то не клеится у ребят. Если я правильно понял – смежники тормозят.

– Какие смежники?

– Да эти, – Петрович усмехнулся, – менты. У них такая любовь с Лихоборами – водой не разольешь. Она им десять патрульных машин подарила. ОБЭП оснастила компьютерами. И все начальнички, похоже, держат свои сбережения в Лихоборах под персональный процент. Серьезная женщина.

– Попробуй через других смежников, – посоветовал Дымшиц, хотя понимал, что советовать Петровичу необязательно. – И поднажми, Петрович. Дорого яичко к пасхе, а наша пасха вот-вот заиграет – как только Мавроди лопнет.

– Ты что, на революцию ставишь? – спросил Иванин.

Дымшиц взглянул на него скептически.

– Я рассчитываю на психопатию вкладчиков. И на психопатию нашего дорогого правительства, которому срочно потребуются козлы отпущения. Наша задача вовремя подсунуть ему своего козла.

– Вот только увидеть то время чудесное уж не придется ни мне, ни тебе, продекламировал компаньон, потом резюмировал прозой: – Херня все это. Ловчим, сочиняем хитроумный маневр, эстетствуем с Карлом Марксом, а нас берут и взрывают. Побеждает не самый предусмотрительный, а самый крутой. Потому как еще в Писании сказано: против лома нет приема…

– Нет лома кроме лома… – Дымшиц хмыкнул. – И что?

– А то, – Иванин выразительно взглянул на телефон, оглядел потолок и стены в поисках, надо полагать, микрофонов, взглянул на Петровича, поморщился и тихо спросил: – Мы можем поступить с ней так же?

– Здесь чисто, я отвечаю, – сказал Петрович. – В этом кабинете нет ни камер, ни микрофонов. И отвечаю вам, Константин Дмитриевич, не под камерами, а как на духу: никогда. Никогда мои ребята не пойдут на такое, чтобы их уравняли с этими погаными киллерами. И я никогда не отдам такого приказа. Мы профессионалы, этим держимся. Только этим, поверьте.

– Я так и думал, – Иванин кивнул. – То есть свою честь вы еще можете кое-как отстоять, а нас нет. Вот поэтому говорю сейчас не только от своего имени, но и от имени вдовы покойного: надо идти с ними на мировую. С Арефьевой, с Андрюшей, не знаю с кем – надо договариваться по-хорошему. Баста.

Повисла неприятная тишина.

– Это смотря на каких условиях, – твердо заявил Дымшиц, обозначая свой интерес.

– Вот об этом, Тима, я и хочу поговорить.

– Я могу идти? – спросил Петрович.

– Да, наверное, – сказал Иванин. – Нам, видишь, для начала самим нужно определиться.

Петрович вышел.

– Если мы запустим сюда бандюг, Петрович свалит, – заметил Дымшиц.

– Никуда он не свалит, если провернуть грамотно, – ответил Иванин. – Все теперь будет зависеть от тебя, Тимофей.

– Это почему же?

– Потому что, во-первых – не хотел говорить при Петровиче – я собираюсь мотать из этой гребаной страны подальше.

– Надолго?

– Пока не утрясется. У тебя будут развязаны руки, Тим. Это Генка тебе не доверял, а я полностью на тебя полагаюсь. И знаю, что ты сумеешь, в общем, постоять за себя, а значит, и за меня. Ты будешь полным хозяином на «Росвидео». За тобой будут десять твоих процентов и двадцать пять – моих.

– А двадцать пять Котова?

– А двадцать пять Котова отдадим Арефьевой.

– Что-то не понимаю, – признался Дымшиц.

Иванин встал, сдвинул дубовую панель за столом покойного председателя, открыл дверь в комнату отдыха и кивком, в котором проглядывала воля пятидесяти процентов голосующих акций, пригласил Дымшица внутрь. Там, в комнатушке, они сели в удобные кресла перед диваном, по-хозяйски распорядились коньяком покойного Гены и долго, на новом уровне доверительной близости, определенном невосполнимой потерей, обсуждали сложившуюся ситуацию. Иванин в основном говорил, Дымшиц в основном слушал и думал.

Оказывается, вдова Гены Котова пребывала в полной уверенности, что его двадцать пять тысяч акций дают пятьдесят тысяч годового дохода, тогда как только в прошлом году, к примеру, прибыль выплачивалась в размере десяти долларов на акцию. Так ее информировал сам Гена, а из каких соображений, остается только догадываться, имея в виду, что он давно обстоятельно подращивал и подкармливал замену жене из этих, с ногами и губищами. Короче, напуганная последними событиями вдова намекнула, что за полмиллиона с удовольствием избавится от опасных и непонятных бумаг. У самого Иванина таких денег не было, он порядком поиздержался на запасной аэродром в Испании, с кредитом тоже не выгорит, пока не улягутся страсти (Дымшиц понял, что про кредит говорилось не голословно: уже потыкался по банкирам, шустряга), но с помощью Дымшица, через его каналы они могли бы оформить кредит и выкупить у Татьяны акции.

– А бандиты?

– Вот именно. Второй вариант: откупиться этими акциями от мафии, а Таньке гарантировать пятьдесят тысяч годового дохода. Если запрятать их в производственные расходы, то не только мы, но и бандиты будут косвенно оплачивать Генкину смерть. Даже красиво.

– И недорого, – согласился Дымшиц. – Осталось только убедить Татьяну отдать тебе акции.

Иванин напрягся, покраснел, потом небрежно, ногой выпихнул из-под дивана кейс. Дымшиц заломил бровь.

– Она мне отдала под расписку, – как будто стыдясь чего-то, признался Иванин.

– Вот дура, – весело посочувствовал Дымшиц. – От таких жен надо избавляться еще при жизни. И Генка хорош: он что, их дома держал, не в банке?

– В домашнем сейфе. Только вчера открыли.

– Хороший ты друг, – похвалил Дымшиц. – Надежный.

– Я Таньке пообещал, что она при любом раскладе будет получать не меньше, чем при живом муже, – вроде подыгрывая Дымшицу, но все же оправдываясь, сказал Иванин. – Она была очень тронута.

Дымшицу захотелось взглянуть на акции, но было в этом желании что-то постыдное и непристойное, идущее не от компаньона – к непристойностям других он давно притерпелся, – а от себя самого, что обижало самолюбие и заставляло держаться в узде; взнуздывая себя, он невольно дистанциировался от компаньона, ищущего сочувствия и поддержки.