Эргали Гер - Сказки по телефону, или Дар слова

Со своей стороны, Вера Степановна тоже отслеживала их отношения, за недостатком времени не вдаваясь в подробности, а больше полагаясь на отточенное чутье ловца человеков, подсказывающее, доколе выбирать леску, а когда подсекать. Первый звоночек для Дымшица прозвенел в одну из загульных пятниц, когда они только-только пропустили по первому стакану и по-семейному ужинали на троих ароматным харчо, полыхающим стеклянно-оранжевой роговицей бараньего жира; посмотрев на оживленные лица Анжелки и чуда-юда, Вера Степановна изрекла:

– Ты, Тимофей Михайлович, помидоры на рынке берешь, у азеров, а они, говорят, мочу в помидоры впрыскивают, чтоб краснели от аммиака…

– Да? – удивился Дымшиц. – А я думал – просто пересолил…

Анжелка, подносившая ложку ко рту, медленно опустила ее в тарелку.

– Шутка, – отыграл Дымшиц.

Вера Степановна загоготала, заколыхалась, промокнула подбородки мятым кухонным полотенцем и пояснила дочери:

– У старого бородатого хрена все шутки соленые… Я, собственно, что хотела сказать-то? Ты как-то обмолвился, друг любезный, что у тебя во ВГИКе есть свой человечек…

– И не один, – взглянув на Анжелку, подтвердил Тимофей Михайлович.

– Вот и славненько. Мы ведь, Тима, в этом году школу заканчиваем – хорошо бы нас определить туда, на факультет этот, как его…

– …экономики кино, – подсказала Анжелка. – Только у меня по алгебре тройка.

– С минусом, – уточнила Вера Степановна. – Но ничего. Тройку там, четверку совместными усилиями нарисуем. А вот дальше…

– Дальше будем смотреть, – подытожил Дымшиц, соображая, как всегда, быстро и четко. – Есть у меня во ВГИКе одна такая мадам, завкафедрой называется кафедра у нее действительно выдающаяся во всех ракурсах, я на ней в семьдесят то ли решающем, то ли определяющем высший пилотаж изучал – так вот, она посмотрит Анжелку, поговорит тет-на-тет, а дальше – в зависимости от диагноза. Боюсь, однако, девочки мои хорошие, что спохватились вы поздновато. Может, легче замуж выдать?

– Давайте-давайте, – Анжелка встала из-за стола. – Потом расскажете, что решили.

– А как же, – посмеиваясь, пообещала Вера Степановна. – Наливай, Тимофей Михалыч.

– Я, может, вообще поступать не буду, – сказала Анжелка уже в дверях.

– А куда ты, извиняюсь, денешься? – удивилась Вера Степановна.

– Куда захочу, туда и денусь. Или вообще никуда не денусь. Буду твоей домработницей, вот и все.

– Мне, лапуля, дочь-домработница на хрен не нужна, так и запомни. Эта твоя экономика кино тоже по нынешним временам фуфло – какая там в узду экономика, когда кругом сплошное кино – а все-таки лучше, чем сидеть дома. Так что одно из двух: либо в институт, либо в люди.

– А если я провалюсь? – прокричала Анжелка уже из комнат.

– В люди, мать твою, в люди! – зычно напутствовала Вера Степановна, а Дымшица попросила: – Прикрой дверь, Тимофей Михалыч – не люблю я этих страданий девичьих, ну их в баню.

Выпив и закусив, они с доброжелательным интересом уставились друг на друга.

– В этом году – вряд ли, – изрек, почесывая бороду, Дымшиц. – Лучше даже не поступать, не светиться. Ежели по осени нанять рэкетиров, – он от удивления икнул и поправился, – то бишь репетиторов, то к лету можно нормально, с гарантией подготовить. А так… Запустили вы ребенка, мамаша.

– Так что, год дома сидеть?

– Зачем? Не хочешь к себе – давай ко мне, на «Росвидео». Тем более что ребенка интересует кино. Секретаршей не возьму, не потянет, а экспертом или в экономический отдел – запросто.

– Сдурел? Каким там в узду экспертом, Тима? У девки и так в голове туман, сплошное кино, а от экспертиз ваших окончательно крыша съедет. Ты бы такое нашел местечко, чтоб она делопроизводство понюхала, учет, компьютеры, да в коллективе, среди шустрых мальчиков-девочек… Понимаешь?

– Ладно, подумаем, – пообещал Дымшиц, с сомнением представляя себе Анжелку в трудовом коллективе.

– Подумай, – согласилась Вера Степановна, ковыряя спичкой в зубах, потом хохотнула своим мыслям и добавила:

– Только не опекай ее слишком плотно.

– В каком смысле?

– В прямом, Тимоша, в прямом. Девке сейчас нужны мальчики, розовые сопли, любовь, а матерые эти вроде тебя хороши ближе к вечеру, к ужину при свечах, а не на завтрак. Твой номер шестнадцатый, Дымшиц, поимей терпение.

Тимофей Михайлович видимо огорчился и потянулся за водкой.

– А вот этого, Веруня, можно было не говорить. Ты даже не представляешь, кхе-кхе, до чего я ценю наши доверительные отношения.

– Потому и говорю, – пояснила Вера Степановна, подставляя свой стакан, потому что мы всегда друг друга поймем. Тебе, Тимоша, твое чудо-юдо в голову стукнет – и все, себя позабудешь, не то что Веру Арефьеву, а у этой дурехи, Тима, у Анжелки то есть, никого нет, кроме меня да тебя. Случись что со мной, ее к вечеру того же дня раздерут на части, это ты должен знать. А ей не надо. Не надо ей знать этого. А ты – поимей в виду, что на ней, на Анжелке, сразу повиснет полсотни компаньонов с во-от такими зубами. И девочке не на кого будет опереться, кроме как на тебя…

Тимофей Михайлович кивнул, задумался, потом сказал:

– Я очень ценю твое доверие, Веруня. А насчет мальчиков и розовых соплей как бы тебе не ошибиться, Вера Степановна, с нынешним-то молодым поколением. Ты Анжелкины фильмы смотришь, нет? Я вот сегодня принес одну кассету по ее заказу – ты взгляни, когда Анжелки не будет, поинтересуйся. Там два хорошеньких мальчика снимают кино про то, как черви падаль едят, а в свободное от работы время на пару трахают безногую бабу. Ты вот отмахиваешься, Вера Степановна, а это такие розовые сопли у нынешней молодежи.

– Так то ж кино, Дымшиц, – удивилась Вера Степановна. – Я вон вообще одну порнуху смотрю – так что я, блядь, по-твоему?

– Хороший вопрос, – подумав, одобрительно сказал Тимофей Михайлович, копируя выговор Горбачева. – Сложный вопрос, но хороший.

Они взглянули друг на друга, расхохотались и больше не говорили на эту тему ни в эту ночь, ни назавтра; только вечером в воскресенье, провожая Дымшица за порог, Вера Степановна спросила:

– Ты помнишь, что обещал про Анжелку?

– Обижаешь… – Дымшиц ощерился, насмешливо и трезво взглянул на подругу сквозь толщу выпитой водки и покачал головой. – Я своих слов на ветер не бросаю.

– Ну и катись, – добродушно напутствовала подруга.

Такими вот путями Анжелка после школы не стала никуда поступать, проторчала пол-лета в Крыму, в шикарном одиночном номере санатория «Морской прибой», а пол-лета в городе, смутно представляя себя то принцессой на выданье, то домработницей пожилого киноактера, то хозяйкой уютного видеосалона – а осенью по наводке мамы позвонила Тимоше и была принята на «Росвидео» третьим помощником бухгалтера. Оттого, что все происходило как бы само собой, без усилий, ей казалось, что она спит и во сне плывет по течению; тайный смысл жизни, если он действительно был, ускользал от Анжелки, как берега в тумане. Первое время она честно пыталась вникнуть в суть бухгалтерского учета, наивно полагая, что в этой сфере, сфере сухих цифр, все можно разложить по полочкам, как вещи в комнате, даже закончила вечерние курсы бухгалтеров, но ровным счетом ничего не приобрела, кроме, пожалуй, наблюдения, что никто в бухгалтерии не владеет ситуацией до конца, а все плывут, как она, по мере сил изображая кормчих, лоцманов или гребцов. Справедливости ради стоит отметить, что в этом она была не так уж и далека от истины: к зиме 93-го года не только бухгалтерский учет, но и вся страна плыла, как плывет боксер в нокдауне, и рубль, по образному выражению поэта, плыл бумажным корабликом, уплывая за горизонт, и люди жили не прошлым, не будущим, а курсом доллара, ежедневно сверяясь с неумолимо тикающим счетчиком: инфляция разъедала людей изнутри, как невидимая зловредная тля, обесцвечивая души, обесценивая труды, жизни, ограничивая надежды и помыслы куцей розницей текущего дня.