Алексей Фролов - Мама джан

– Борода, а Борода, на фига ты ящик на голове носишь?

– Я концентрирую на ящике свою внутреннюю энергию… – отвечал Борода.

– А зачем?

– Чтобы он держался у меня на голове.

– А зачем, зачем?

– Чтобы концентрировать на нем свою внутреннюю энергию.

Иногда ему в ящик кидали мелкие деньги.

Да, на Чистых прудах невозможно скучать.

Ночь настойчиво выжимала праздный народ с улиц. Погуляли еще немного и по Мясницкой, свернув на улицу Чаплыгина, мимо давно уснувшей «Табакерки», вплыли в Лялин переулок. Когда проходили мимо бетонной ограды, за которой темнело пятиэтажное здание, Оленька остановила Рину:

– Обрати внимание. Здесь наш Кабанчик учился.

– Правда, что ли?

– Кривда, что ли… – передразнил Кабан. – Школа 1225. С углубленным изучением французского. Иностранный язык – шесть раз в неделю по два часа в день. Плюс факультативные занятия. Я восемь классов здесь отгорбатил.

– Погоди, ты ведь детдомовский…

– И что из этого следует? Ты в смысле моего пребывания в этом заведении? У нас в детдоме не было своей школы. Всех раскидали по району. Тупиков – в коррекционные, кто побашковитее – в обычные, а меня в эту запихнули.

– Выходит, ты самый башковитый?

– Выходит, – без ложной скромности ответил Кабан. – Может, ты и не поверишь, но я был отличником. Как Веничка Ерофеев.

– Да-а?.. – произнесла Рина с таким видом, будто знала, кто такой Веничка Ерофеев, хотя никакого понятия не имела, о ком речь. Вероятно, какой-нибудь бывший одноклассник Кабана. – Тогда скажи что-нибудь по-французски.

Кабан напряг память, глаза его озорно сверкнули, и он произнес:

– Mon triste coeur bave a la poupe

Mon coeur couvert de caporal.

Рембо…

– А-а, знаю, – сказала Оленька. – Я кино про этого Рембо видела. Такой, бляха, супермен.

– Ты про другого видела, – усмехнулся Кабан. – А это Артюр Рембо. Сроду он не был суперменом. Он был поэтом и алкашом… И бродягой, как мы.

– Кабанчик, ты чудо в перьях, – восторженно воскликнула Рина. – Надо же, так по-французски шпрехаешь…

– Перевести на русский?

– Переведи.

– Плюется сердце над парашей,

Сердечко грустное мое.

Кабан засмеялся. А Медведь вообще закатился смехом, так ему понравился перевод.

– Да ну тебя, Кабан… – рассердилась Рина. – Лучше бы ты не переводил.

– Ты, Кабанище, всегда все испохабишь, – сказала Оленька.

А он, все еще посмеиваясь, сказал:

– Между прочим, в этой школе учился Филя Киркоров.

– Правда, что ли? – спросила Рина.

– Кривда, что ли… Ты меня задолбала! Какой мне смысл врать? Подумаешь, Киркоров!.. Здесь много всяких известных мудозвонов училось. Может быть, когда-нибудь Филя будет хвастать перед тобой, что учился со мной в одной школе. Вот тогда его и спроси: правда, что ли?..

– Спрошу, спрошу… Обязательно спрошу… Значит, ты здесь восемь классов окончил?.. А чего же дальше учиться не стал?

– Я не вписывался в атмосферу этой школы.

– Только не пудри нам мозги своим социальным статусом, – сказал Медведь.

– Лучше признайся честно, что ты большой распиздяй, – с деревенским простодушием поддакнула Оленька.

– Отвалите! Заколебали вы меня со своей школой! – крикнул Кабан, устремляясь от них в Яковоапостольский переулок.

За ним последовала вся компания, вырулив по Яковоапостольскому прямохонько к дому родному, то есть Курскому вокзалу.

Площадь жила в своем обычном бешеном ритме, несмотря на позднее время. Их место, лабая в две гитары, с одним комбиком, занимала другая группа музыкантов. Парни в косухах играли рок. Средненько. Без аскера. Подавали им куда меньше, чем «Детям подземелья».

– Два Коли, – объяснила Рине Оленька. – Они всегда после нас встают.

– Хуже играют… Намного, – заключила Рина.

– Да. Только засерают наше рабочее место. Ничего… Скоро их Цыган отсюда прогонит.

– Почему?

– Говорят, Коля-волосатый пел жене Цыгана и мозги ей пудрил, что она самая красивая.

– Ну и что? Подумаешь…

– Как что?! Ты прикидываешься или, правда, ни хуя не сечешь? Цыгану не понравилось.

– По-моему, наоборот. Он гордится должен, что его жене такие комплименты говорят.

– Ну, не знаю… – неуверенно сказала Оленька. – Конечно, приятно… Но мужики таких вещей не понимают. Мне еще никто не говорил, что я самая красивая.

– Разболтались, цыпочки, – прервал их разговор Медведь. – Пойдемте… Надо мобилы зарядить, а то не успеем.

Рина удивилась, где они в такое время собираются заряжать свои телефоны?

– Щас увидишь, – загадочно улыбнулся Кабан.

Они направились к павильону «Евросеть». Постучались в окошко. Дверь отрыл Витя-охранник, заспанный, с небритой мордой.

– Вы че так поздно?

– Гуляли, – ответил Кабан. – Держи.

Он протянул Вите-охраннику три мобилы с зарядниками, свою, Медведя и Оленьки.

– Шоник подгреб?

– Давно уже… Он за вас уже отдал полтинник.

– Ваще красавчик! Опять отработал кого-то.

– Ну да… Но немного… Накиньте мне еще пару червончиков..

– Не, Вить… у нас ровно сорокет остался. На носки.

– А-а, на носки… Ну, тогда ладно.

– Вить, покажи девочке экспонаты, – попросил Медведь.

– За каким?

– Да она ни разу не видела.

– Да? – он оживился. – Ну заходите.

Они вошли в павильон. Витя-охранник довел их до своей коморки и включил свет.

– Вот, смотри, – сказал он Рине.

Какую фантастическую картину она увидела!

Сорок, а может, больше, мобильников лежали рядами на подзарядке. Они мерцали разноцветно, источали различные звуки, одни рычали, другие пищали, лаяли, кукарекали, исполняли всякие мыслимые и немыслимые мелодии – это было нечто! Рина так и застыла в изумленном восторге. Витя-охранник, важничая, сказал:

– Поняла теперь? Это – моя работа! У меня весь вокзал запитывается.

– Я просто тащусь!

– Ладно, хватит тащиться. Пойдем. А то останемся без матрасов, – сказал Кабан, увлекая за собой Рину.

В зале ожидания он прямиком направился к платному туалету. Бабка-кассирша не только билеты в сортир продавала, но еще и подторговывала ходким товаром – носками. Пара – семь рублей. Кабан купил четыре пары и роздал всем.

– Меняй свои на эти, – сказал он Рине.

– Зачем?

– Меняй. Если не хочешь, чтобы от тебя воняло, как от него, – Кабан кивнул в сторону бомжа, который дрых в углу прямо на голом полу. – Мы здесь каждый день покупаем себе носки! Насчет женских вещей тебя Оленька просветит, поняла?

– Поняла.

– На вокзале душ есть. Завтра мы с тобой помоемся, – сказала Оленька.

Старые носки полетели в урну.

– И запомни еще одно правило: никогда не ходи сюда одна.

– А почему?

Терпение Кабана лопнуло.

– Блин, ты задаешь слишком много вопросов. У нас так не принято. Сказано тебе – не ходить сюда одной, значит, не ходи!