Анатолий Кузнецов - Продолжение легенды

— Ты погоди, брат, вот мы с тобой придем сюда попозже. Вот она, брусника, — видишь, зеленая еще. А ведь мы тут лопнем! А малина! Голубика будет! Мы тогда всю получку в сберкассу — вот посмотришь! Кедровать пойдем. Ух, какие кедрачи есть!

Вырезав десять удилищ, мы спустились к Ангаре.

Сколько я ни смотрю на Ангару, не могу привыкнуть к ней. Она несется, как поезд, как падающий с неба ястреб, но тихо, без бурунов и шума, только поверхность напряженно пузырится, водоворотит… И стоит удивительная тишина, в которой слышно, как шуршат камешки по дну, а перед глазами несется, несется бирюзовая, чистая, как слеза, вода.

И перед этим тихим стремительным чудом я просто и ясно понимаю, как родилась эта легенда о гордом и дерзком побеге Ангары. Я смотрю, и голова кружится; кажется, что это во сне.

Ленька забросил удочки и подпер их камнями.

— Значит, искупаемся?

— Страшно…

— Ничего! Вот я Енисей переплывал — пять километров, — вот это я тебе скажу!

Я набрался храбрости и с разбегу шлепнулся в воду. Сначала мне показалось, что вокруг кипяток. Дыхание захватило, я раскрывал рот и не мог крикнуть. Течение понесло меня, как соломинку. Барахтаясь из последних сил, я выполз по-собачьи на гальку и только тут глотнул воздуха.

А Ленька стоял по грудь в воде, похлопывал себя по плечам и хохотал:

— Кусается? А? Добра! Быстрина! Хороша! Ага-а!

Он, словно тюлень, нырял, фыркал, булькал и был наверху блаженства. Я воротился по берегу к нашей одежде, попробовал снова зайти по щиколотки. Ноги заломило, будто я стал в лед, заболели все кости. Это было тем более удивительно, что сверху жарко припекало солнце, и галька на берегу была горячая, как угли. Я выскочил.

— Да ты привыкай! — уговаривал Ленька. Он заплыл далеко саженками, — Привыкай, это тебе Сибирь!

Еще раз я окунулся, просидел в воде десять секунд и с позорным воем шарахнулся на берег. Зуб на зуб не попадал. Ленька пришел довольный, раскрасневшийся и снисходительно утешил:

— Привыкнешь. Я тоже, как Енисей переплыл, двое суток на печи лежал.

Нет, не переплыть мне Енисея… Почему же я такой хилый, почему меня угораздило родиться и вырасти в городе? Эх!.. А я еще когда-то воображал, что сильный. Сколько раз я занимал первые места на школьных кроссах!

Настроение мое упало, вдруг стало почему-то тошнить. Что-то за последнее время меня часто мутит. Да это и неудивительно: ешь что попало, когда придется, к тому же устаешь.

Поплавки всех десяти удочек почему-то потонули — наверно, размокли. Но Ленька щелкнул языком:

— Порядок! Уже сидят.

Он подошел к удочкам и спокойно вытащил по очереди десять бычков, рыжих, головастых; самый маленький был с палец, самый большой — с ладонь. Я ахнул от изумления.

— Иная рыба глотнула — ну, пошла водить, шумит, не соглашается, — пояснял Ленька, наживляя крючки. — А бычок — парень с крупной головой; взял крючок и сидит спокойно. Знает: попался. Мы сделаем так: я буду закидывать, а ты таскай. Они там уже в очередь построились.

Я не верил своим глазам. Ленька шел впереди, забрасывал удочку и клал ее на воду. Я сейчас же брал, тянул — и снимал бычка. Это было ни на что не похоже. После первой же сотни такое однообразное, невероятное ужение превратилось просто в машинальную работу. Дергали, дергали — ну что редиску в огороде!

Ухи мы наелись до отвала, а потом спали на горячих камнях.

Я проснулся первый. Становилось уже прохладно. Ленька вкусно храпел, широкогрудый, мускулистый, как Геркулес в Пушкинском музее. По-прежнему стояла тишина, шуршали камешки, и Ангара бесшумным миражем неслась мимо.

Вдали сквозь дымку я только теперь заметил крохотные силуэты шести портальных кранов; крайний — мой… Точка, островок, пятачок культуры в этом нетронутом, диком мире. И меня сюда занесло. Выдержу ли?

Опять меня замутило. Вспомнил про уху, и стало гадко: в ней плавали разваренные головы, плавники, а мы хлебали, хрустели головами. Не надо было мне столько есть… Да, я в школе брал первые места на соревнованиях, а тут оказалось, что я просто малявка. Вот Леньке дай в руки ружье да ржавый крючок и пусти его на год, на два в тайгу — и он проживет, ничего ему не страшно; мир для него — дом родной, и стройка для него — игрушка. А я…

От заходящего солнца Ангара отливала лиловым, зеленым, золотилась. Это было фантастично. Большие рыбины играли, бултыхались то там, то тут. Над сопками огненными крыльями раскинулись вечерние облака. И чем краше становилось вокруг, тем тревожнее бежали мои мысли.

— Ленька, вставай, пошли, пошли домой!

— Что с тобой?

— Ничего. Пошли домой.

— Да на тебе лица нет! Что случилось?

— Да ничего же! Тошнит…

— Ну-у… Ухи объелся. Погоди, бычков подловим и пойдем.

— Не хочу бычков! Идем сейчас же! — Я сказал это таким неожиданно капризным тоном, что самому стало стыдно, а Ленька захлопал глазами.

Мы пошли через луг к сопкам. На этом лугу росли мириады фиалок. Меня морозило, мутило, и вдруг дикая резь в животе заставила согнуться.

— Что? — спросил Ленька.

— Давай нарвем фиалок…

— Девушкам? Да? — обрадовался Ленька. — Вот это придумал!

Он, ничего не подозревая, рвал фиалки целыми пучками. У меня фиолетовые круги плыли перед глазами, но я держался. Шли медленно и к закату солнца добрались до склона. Здесь новый приступ боли и тошноты заставил меня отбросить букет прочь и присесть на камень.

Ленька перепугался, засуетился, что-то говорил, а я заорал:

— Иди вперед! Я отдохну. Иди вперед, говорю!

Он деликатно пошел вперед, поднялся по склону, с минуту маячил его силуэт с удочками на фоне темнеющего неба и исчез.

Я, обессилевший, весь в холодном поту, немного отдышавшись, пополз за ним. Ленька сидел, поджидая меня, в траве. Отсюда открывался, как и с портального крана, необозримый вид на серебристую ленту Ангары, на необъятные вечерние дали, покрытые тайгой сопки.

— Ленька, Ленька! — сказал я, задыхаясь. — Достань мне денег! Я уеду в Москву. Я вышлю тебе оттуда, клянусь, честное слово!

— Ах, ты! — прошептал Ленька. — Да что же с тобой? Толик, да что ты?

— Достань мне денег, прошу тебя, умоляю тебя! Я уеду сегодня, сейчас же, я не могу так больше, я не могу! Я домой хочу!

— Ну-ну… Да не надо, успокойся! Это тебе бычки…

— Выбрось их, я не могу их видеть!

Он взглянул на меня и послушно бросил связку бычков в траву.

— Ленька, мне нужны деньги! Ленька, Ленечка, голубчик! Двести рублей на общий билет, иначе я пешком побегу. Я не гожусь, я пропаду. К черту! К черту! Двести рублей!

Ленька облапил меня за плечи ласково и неуклюже.

— Толик, родной!.. Да ведь денег-то… нет. Нет денег. Ни у кого нет. Достать нельзя… Потерпи. Ты пересиль себя. Ах ты боже мой! Держись, пересиль. Понимаешь? Тебе плохо, а ты упрись. Ну, поругайся… Слышь, хочешь — ударь меня? Бей! Ну, бей! Не бойся, мне ничего!