Ирина Маленко - Совьетика

Громче всех смеялся, когда все это выяснилось, сам товарищ Орландо.

– Меньше надо читать буржуазную прессу! А телевизор вообще советую выбросить на помойку, компаньеро!- хлопал он Ойшина по плечу.

И на обратной дороге в машине мы все продолжали по этому поводу хохотать. Правда, у меня это было, по-моему, на нервной почве: слишком уж много всего пришлось пережить за один день….

Потом я долго ворочалась в постели: не могла заснуть. Я вдруг осознала, насколько сильно переменилось за последний год мое отношение к жизни. Перемены эти начались еще в Корее, а сейчас процесс этот наконец-то завершился, и я чувствовала себя (в переносном, конечно, смысле) словно вылупившаяся из кокона бабочка: сама себя не узнавала, удивляясь собственному умению летать… После Советского Союза – и до Кореи – на долгие годы жизнь моя поблекла, лишилась смысла, превратилась в одно только чисто физиологическое существование. Частенько я ловила себя тогда на мысли, как было бы хорошо закрыть глаза, заснуть и больше уже не просыпаться. Материальное благополучие было (и остается) для меня чем-то второстепенным, а вот человеческие отношения… Один мой капиталистический знакомый говорил как-то, уже в период кризиса, что люди «готовы пойти на что угодно, лишь бы сохранить тот уровень материального благосостояния, к которому они привыкли». Его слова о том, что ни один человек не откажется от чисто личного материального комфорта, даже если ради этого ему придется «идти по трупам», глубоко удивили и даже обидели меня. Это все равно как уверять, что все люди продаются, дело только в цене. Или что все женщины мечтают выйти замуж за «олихарха».

Смотря от чего и ради чего отказываться! Я часто задумывалась над тем, захотела ли бы я, избалованная западным «отсутствием очередей» (ведь больше-то Западу баловать людей нечем, особенно в культурном плане!), обратно в Советский Союз, если бы у меня была такая возможность. И ответ мой был однозначным: да, да и еще раз да! Единственное, что вспоминется мне и по сей день с резью в животе, – это грубость отечественных чиновников, даже в советское время. Но сейчас-то она вообще достигла космических масштабов! Разница была в том, что в советское время на хамов-чиновников все-таки можно было найти управу, а вот в современной России… Фильм «Забытая мелодия для флейты» , который предсказывал, как подпавшие под сокращение чиновники будут зарабатывать на жизнь пением в электричках, сейчас, в постсоветское время воспринимается как невероятная, вселенских масштабов ерунда! На Западе бюрократы по крайней мере вежливы, хотя даже со своей вежливостью они могут вытянуть из вас три души….

В любом случае, у меня не было иллюзий, что в привычный и дорогой мне СССР можно будет в один прекрасный день вот так запросто вернуться – и именно это-то и делало мою жизнь такой пустой, такой лишенной смысла. Остатки советской жизни в контрреволюционной России Ксюш Собчак и Костей Хабенских походили на льдины в реке, в которую начали сливать горячие помои: приходилось все время прыгать с одной льдины на другую, чтобы не утонуть, а они становились все меньше и меньше… Лед Остапов Бендеров тронулся, и вернулись господа присяжные заседатели. Вместе с гигантами мыслей, криками «Запад нам поможет!», отцами русской демократии и неотрывным, видимо, от этой демократии «je ne mange pas six jour»…

То, что отныне и до самого конца жизни все, что мне предстоит – это только «выживать» как клопу, вместо того, чтобы приносить людям пользу и ощущать себя нужной им. Что неважно, чего бы ты в этой капиталистической жизни ни достиг, все это будет только для тебя и твоих близких, но не для общества в целом – сознание этого пригибало меня к земле будто тяжелый камень, повешенный мне на шею. С этим осознанием того, что любая живая единица в таком обществе призвана существовать только для своей личной пользы, я так никогда и не смогла смириться. Капиталистическое общество, в любой своей версии, от антильской и российской и до западноевропейской, напоминает мне курятник из анекдота: в котором, как известно, «каждый стремится сесть повыше, клюнуть своего ближнего и наср*** на нижнего». И знаете что? Я не испытываю ни одного из этих трех сокровенных желаний капиталистического потребителя!

Вот так я жила все эти годы – словно под местным наркозом. Видела все происходящее вокруг, но ничего не чувствовала. Кроме тупой, ноющей боли, которую я старалась загнать у себя в душе куда-нибудь поглубже. Наркоз начал развеиваться только когда я увидела Корею. И теперь, полтора года спустя после того, как я впервые ступила на корейскую землю, мое мироощущение стало совершенно иным. В нем не осталось места унынию, неверию в торжество справедливости или в собственные силы. И происходящее здесь, на Кюрасао находилось для меня в прямой связи с происходящим в других уголках земного шара: недаром сейчас так любят трубить про «взаимозависимый мир»! И если бы мне кто-нибудь сказал: «Неужели ты надеешься вдохновить на борьбу за справедливость наших с тобой соотечественников тем, что помогаешь кому-то на другом конце планеты?», я бы искренне удивилась. А что я должна была делать в моем положении? Сказать «нет, спасибо, я лучше подожду, когда у нас дома назреет революционная ситуация»? Или, как некоторые наши коммунисты- «Венесуэла нас не колышет»? Или, может быть, поучаствовать в «марше несогласных», в «русском марше» или еще в какой-нибудь гнусности? Ну уж извините, и альтернативы…

Кто смотрит дальше своего носа, того вдохновляет победа прогрессивных сил в любой стране мира – для дальнейшей борьбы в стране своей собственной.

На прощание товарищ Орландо сказал нам:

– Да, Советского Союза больше нет, но зато есть мы – его духовные дети и внуки. И мы пронесем с собой по жизни не просто память о нем – мы пронесем в себе искорку его революционного пламени. Из этих искорок мы зажжем новый факел – возвещающий настоящий рассвет для человечества. Важно продержать этот факел горящим даже в самую черную, беззвездную ночь. Не сидеть сложа руки, не вариться в соку из переживаний о прошлом до тех пор, пока не погаснет этот факел, а искать. Искать таких же людей, как и ты, и стремиться соединить свои с ними силы….

Вспоминая эти его слова, я почувствовала, как на душе у меня стало тепло. И наконец-то заснула….

Утром меня разбудили чьи-то голоса: Ойшина и чей-то женский. Позевывая, я накинула халат и выглянула в окно. В саду Ойшин разговаривал с Любеншкой – нашей так называемой служанкой. Но это был вовсе не ее рабочий у нас день, да и до 10 часов было еще далеко: только что начало светать. Неужели что-нибудь еще случилось? Может, Сонни узнал меня вчера?