Айрис Мердок - Бегство от волшебника

— Дайте мне время подумать, — обхватив голову руками, промычал Хантер.

— Времени, боюсь, не так уж много, — бросил Кальвин. — Собрание акционеров ведь намечено на завтра.

— Отдайте мне негатив, — взмолился Хантер, — и завтра на собрании я все сделаю, как вы хотите.

— Извините, но сильнейший имеет право требовать к себе доверия, — внушительно произнес Кальвин.

— Да чего вы так суетитесь, Блик? — не вытерпел Хантер. — Продадут «Артемиду» или нет — вам от этого какая корысть?

— Как я уже сказал, — пристально глянул на него Кальвин, — вы обо мне ничего не знаете, и сейчас неподходящее время для рассказов. Могу ли я считать, что ответ мною получен? Мы здесь подняли слишком много шума, и хотя Миша никогда сюда не спускается, нельзя предугадать, что ему сегодня придет в голову.

— Кто? — прямо подскочил Хантер.

— А, так вы еще не догадались? — протянул Кальвин. — Мы находимся в подвалах Мишиного дома. Мне казалось, вы должны были узнать черный ход… впрочем, могли и не узнать.

— Дайте мне уйти! — закричал Хантер и бросился к выходу.

Но Кальвин тут же вырос перед ним.

Немного терпения! — сказал он. — Вы сейчас похожи на пса, который только что искупался в Серпантине. [16] Серпантин — озеро в Гайд-парке. Дайте-ка я вас хоть немного приведу в порядок.

И Кальвин принялся поправлять ему галстук, вытирать лицо и голову полотенцем, причесывать волосы. И все это время Хантер стоял перед ним покорно, как ребенок.

— Вы все еще мокрый, но ничего не поделаешь… — проговорил Кальвин, — из-за меня вы опоздали на встречу. Возьмите такси. Дать вам денег?

— Выпустите меня! — попросил Хантер.

— Мой дорогой мальчик, могу ли я рассчитывать на ваше завтрашнее благоразумие? — приобняв Хантера за плечи, спросил Кальвин.

— Да, — ответил тот, — а теперь дайте мне уйти. Когда Кальвин вывел его на поверхность, он быстро, не оглядываясь, побежал прочь. Ослепленный дневным светом, он наткнулся на фонарный столб, задел нескольких прохожих и только потом перестал бежать.

Это было утро следующего дня. Время завтрака. Но Хантер абсолютно не чувствовал аппетита. Он смотрел через стол на сестру, которая, как всегда за завтраком, молчала, и мысленно радовался, что она держит перед собой свежий выпуск «Таймc»: газетный лист скрывал от него ее, как он догадывался, угрюмое выражение, а от нее — его, испуганное и растерянное, которое он, как ни старался, не мог прогнать. Он всю ночь провел без сна. Эта запечатленная на снимке троица, поразившая его как некая извращенная pietà , [17] Оплакивание (лат.). — это изображение преследовало его всю ночь, то застывая, то вдруг становясь невыносимо оживленным. От пережитой боли в нем образовалась глубокая брешь, в которую беспрепятственно устремились меньшие горести: чувство унижения от того, что оказался в руках у Кальвина Блика; принуждение к продаже «Артемиды»; вероятный гнев сестры. Глядя на белеющую в нескольких дюймах от его носа страницу «Таймc», Хантер размышлял, придет Роза на собрание или нет. Накануне поздно вечером он кое-как составил краткое сообщение, в котором предлагалось поставить вопрос о продаже «Артемиды». Чего ему не удалось сделать, так это заставить себя предъявить этот постыдный манифест сестре. Он страстно надеялся, что она не придет. Помимо этого, никаких планов у него не было; он не в силах был ни о чем думать, разве что скорбеть над собственным бедственным положением. Отвращение, стыд и злость перемешались и боролись в его душе.

Хантер встал из-за стола. Наверху шумела вода. Это Анетта, которая со времени своего расставания с колледжем еще ни разу не присутствовала за завтраком, принимала ванну. Хантер кашлянул и устремил взгляд на возвышающуюся над газетным листом роскошную корону волос.

— Ну, — сказал он, — мне пора идти.

Собрание должно было начаться в половине одиннадцатого, но Хантеру не терпелось уйти из дома. Не то что говорить с Розой, даже просто видеть ее для него сейчас было тяжело.

— Всего хорошего, — не глядя на него, произнесла Роза. Взяв кофейник, она налила себе еще кофе. Хантер улетучился из комнаты.

В десять пятнадцать он уже отворял двери отеля Уэст-Энд, где по традиции проходили собрания акционеров «Артемиды». Хантер отнюдь не заботился о проведении их в такой торжественной обстановке, ведь они давно уже превратились в фарс; но договор о найме раз в год большого зала был когда-то заключен владелицами «Артемиды» с одной почтенной дамой, заключен на годы, и срок его еще не истек. В этом зале Хантер и появлялся один раз в году, с письменным обращением и финансовым отчетом, усаживался за длинный стол из красного дерева, вдоль которого были расставлены стулья; и один, а иногда в обществе Розы, ждал положенные сорок пять минут, после чего вставал и уходил. Таким образом Хантер осуществлял обеспеченный уставом диктат, последним актом которого, как он с грустью размышлял, должно будет стать преднамеренное уничтожение обожаемого журнала его матери.

Хантер вошел в зал. Все здесь было в запустении, не прибрано, и занавесы, глухо задернутые еще в прошлом году, по-прежнему затемняли высокие окна. В отеле к собраниям акционеров «Артемиды» уже давным-давно перестали готовиться. Хантер раздвинул шторы, поправил стулья и сел в конце стола. На зеленой суконной скатерти он разложил двенадцать последних выпусков журнала. В комнате было очень тихо. Он закрыл глаза; в них все еще не прошла резь и от химического раствора и от слез, пролитых им в минувшую ночь. Чувствуя полное физическое и духовное бессилие, он положил голову на стол. Где он?.. Что дальше делать?.. — он ничего не знал, кроме одного — увиденное на фотографии безжалостно отделяет его от любимого существа, лицо которого все время менялось, становясь то лицом Розы, то лицом Миши Фокса. Он должен сделать все, что в его силах, чтобы уничтожить это изображение, иначе не будет ему ни сна ни отдыха: но сегодня им будет сделан лишь первый шаг, и, возможно, изгладить это видение не удастся никогда. А можно ли доверять Кальвину Блику? Над этим вопросом Хантер вряд ли задумывался. Уничтожение «Артемиды» — это как бы некий символический акт, который высшие и грозные силы учтут и после которого к нему проникнутся большим доверием.

Дверь отворилась, и в зал вошел Кальвин Блик. Хантер стремительно поднял голову. «Прошу извинить, — произнес Кальвин тихо, так обычно говорят в церквях и музеях, — не позволите ли мне присутствовать на собрании? Полагаю, вы ожидали, что я могу прийти?»

— Разумеется, — сказал Хантер. — Конечно, вы хотите убедиться, что все в порядке. Пожалуйста, присаживайтесь.

Кальвин выбрал стул где-то посередине ряда и уселся. Они замолчали. Пробило десять тридцать. Молчание продолжалось. Хантер разгладил лежащий перед ним листок бумаги с написанным заранее текстом. Он чувствовал себя жертвой инквизиции. Вновь открылась дверь, и он вздрогнул виновато, словно его поймали на месте преступления.