Амос Оз - Повесть о любви и тьме

Однако, когда он попытался водворить на место извлеченные из магазина патроны, его победа обернулась полным поражением: патроны, вдохнувшие воздух свободы, наотрез отказывались вновь втискиваться в темный карцер. Не помогали все пущенные папой в ход уловки и соблазны. Он пытался втолкнуть патроны и так и эдак, пытался делать это мягко и, нажимая изо всех сил своими тонкими пальцами ученого, пытался вложить патроны так, чтобы пуля первого из них смотрела в одну сторону, а пуля второго — в противоположную, пуля третьего была направлена так же, как и первого, четвертого — как второго, и так далее… Однако все оказывалось бесполезным…

Но папа не ругался и не проклинал, а старался заклинаниями усовестить и патроны, и магазин: он с пафосом цитировал известные строки из народной польской поэзии, строфы Овидия, Пушкина и Лермонтова, эротические произведения средневековых ивритских поэтов, живших в Испании и Провансе… И все это — на языке подлинника. И все это — с русским акцентом. Но все это — без видимой пользы для дела. В конце концов, на волне мощного душевного подъема он извлек из глубин памяти и обрушил на магазин и патроны на древнегреческом отрывки из поэм Гомера, на немецком фрагменты из эпоса «Песни о Нибелунгах», на английском стихотворные строки Джефри Чосера, созданные в четырнадцатом веке, и, кажется, руны карело-финского эпоса «Калевала», переведенного Шаулем Черниховским на иврит, или, может, отрывки об Ут-Напишти, спасшемся во время всемирного потопа, из вавилонского эпоса («Энума элиш…»). Чего только не читал он на всевозможных, языках, диалектах, наречиях. Но все бесполезно.

Удрученный, опечаленный, павший духом отправился, стало быть, мой папа в штаб «Народной стражи» на улице Цфания. Тяжелое ружье в одной руке, в другой — патроны, которые дороже золота (они в холщовом мешочке с вышивкой, первоначально предназначенном для того, чтобы носить в кармане бутерброды), а в кармане — не дай Бог забыть! — сам пустой магазин.

Там, в штабе, его утешили, показали тут же, как легко и просто можно затолкать патроны в магазин, однако ни ружья, ни боеприпасов ему уже не вернули. Ни в тот день, ни в последующие. Никогда. Вместо этого дали ему электрический фонарик, свисток и впечатляющую нарукавную повязку с надписью «народная стража». Вернулся папа домой вне себя от радости, подробно объяснил мне, что означают слова «народная стража», все мигал и мигал фонариком, свистел и свистел в свисток, пока мама, легко тронув его за плечо, не сказала: «Может, хватит, Арье? Пожалуйста?»

В полночь с пятницы на субботу, с четырнадцатого мая 1948 года на пятнадцатое мая, завершилась тридцатилетняя власть британского мандата, и возникло Еврейское государство. Его рождение было провозглашено в Тель-Авиве Бен-Гурионом за несколько часов до полуночи. Как сказал дядя Иосеф, после перерыва, длившегося примерно тысячу девятьсот лет, здесь вновь воцарилась еврейская власть.

Но через минуту после полуночи без объявления войны вторглись в пределы Эрец-Исраэль сухопутные войска арабских стран, поддерживаемые артиллерией и бронетанковыми частями: Египет — с юга, Трансиордания и Ирак — с востока, Ливан и Сирия — с севера. Субботним утром египетские самолеты совершили налет на Тель-Авив. Арабский легион, полубританское воинское формирование королевства Трансиордания, иракские регулярные части, а с ними вооруженные мусульманские добровольческие полки, набранные в нескольких арабских странах, — все эти силы были призваны британскими мандатными властями, чтобы занять ключевые позиции на просторах Эрец-Исраэль за много недель до того, как формально истек срок британского мандата.

А вокруг нас кольцо сжималось все теснее: иорданский Арабский легион захватил Старый город Иерусалима, перерезал путь из Иерусалима в Тель-Авив и на приморскую низменность, завладел арабскими районами города, установил артиллерийские батареи на вершинах гор, окружавших Иерусалим, и начал массированный артобстрел. Цель была одна — нанести серьезный урон гражданскому населению, которое и без того уже обессилело, голодало, несло тяжелые потери. Цель была — сломить дух иерусалимцев и заставить их капитулировать: король Трансиордании Абдалла, которому покровительствовал Лондон, уже видел себя королем Иерусалима. Артиллерийскими батареями легиона командовали британские офицеры-артиллеристы.

В это же время передовые части египетской армии достигли южных окраин Иерусалима и напали на кибуц Рамат Рахель, который дважды переходил из рук в руки. Египетские самолеты бомбили Иерусалим зажигательными бомбами, от одной из которых загорелся «дом престарелых» в квартале Ромема, совсем близко от нас. Египетская артиллерия присоединилась к артиллерии трансиорданской, обстреливавшей исключительно гражданское население. С холма, расположенного неподалеку от монастыря Мар-Элиас, египтяне обстреливали Иерусалим артиллерийскими снарядами (диаметр их был 4,2 дюйма). Снаряды падали в еврейских кварталах с частотой — один выстрел каждые две минуты, а непрекращающийся пулеметный огонь поливал улицы Иерусалима.

Грета Гат, моя няня-пианистка, от которой всегда пахло влажной шерстью и хозяйственным мылом, тетя Грета, которая таскала меня с собой в походы по магазинам женской одежды, Грета, которой папа любил посвящать глуповатые стишки:

однажды утром вышла на балкон развесить белье. Пуля иорданского снайпера, как рассказывали, попала в ухо и вышла через глаз. Ципора Янай, Пири, как ее называли, застенчивая мамина подруга, жившая на улице Цфания, спустилась на секунду во двор, чтобы принести оттуда ведро с половой тряпкой, и была убита на месте прямым попаданием снаряда.

А у меня была маленькая черепаха. В пасхальные дни 1947 года, примерно за полгода до начала войны, папа принял участие в экскурсии сотрудников Еврейского университета в древний город Гереш, расположенный в Трансиордании. Встал он рано утром, взял с собой мешочек с бутербродами и настоящую армейскую флягу, которую с гордостью прикрепил к поясу. Вернулся он вечером, переполненный впечатлениями от экскурсии, от водопадов, от римского амфитеатра, и привез мне в подарок маленькую черепаху, которую нашел там, «у подножия римской каменной арки, вызывающей подлинное потрясение».

Хотя у него полностью отсутствовало чувство юмора, и, возможно, он даже не представлял себе, что это такое — чувство юмора, всю свою жизнь отец мой обожал остроты, анекдоты, игру слов, шутки, каламбуры. И если иногда случалось, что его усилия приносили успех и вызывали у кого-то легкую улыбку, лицо его тут же озарялось с трудом сдерживаемой гордостью. И вот привезенную мне в подарок маленькую черепаху папа решил назвать именем, в котором был бы юмор: Абдалла-Гершон — в честь короля Трансиордании Абдаллы и в честь древнего города Гереш. Перед всеми, кто приходил к нам в гости, папа торжественно и многозначительно провозглашал оба имени моей черепахи, словно глашатай, возвещающий о прибытии герцога или полномочного посла. И чрезвычайно удивлялся, почему это никто из гостей не покатывается со смеху. Поэтому ему казалось необходимым пояснить всем, почему «Абдалла» и откуда взялся «Гершон»: возможно, он надеялся, что те, кто не оценил шутку до объяснений, расхохочутся, если им разъяснить суть. Иногда то ли от чрезмерного воодушевления, то ли по рассеянности, он повторялся: вновь и вновь сообщал гостям все и во всех подробностях — даже тем, кто это слышал, по крайней мере, дважды, уже получил от папы разъяснения, в чем тут «изюминка», и до тонкостей знал, почему «Абдалла» и откуда «Гершон».