Айрис Мердок - Колокол

На следующее утро ему было попросту тошно. Отвращение вернулось, но теперь по каким-то неясным причинам оно обратилось на него самого. Чувство было такое, будто минувшей ночью он участвовал в изнурительной оргии. Правда, перебрав, с неубывающим омерзением, в памяти детали вчерашнего происшествия, он счел, что в разряд оргии можно отнести разве что его собственные мысли. И все же ни о чем другом думать не хотелось. Насколько прежде он всем сердцем радовался работе в саду, настолько сегодня она казалась нудным, пустым времяпрепровождением, отвлекающим его от дум о Майкле. Он с удовольствием провел бы это утро в лесу. Вместо этого он вынужден был терпеть разговор с Джеймсом, затем с Пэтчуэем, а затем и с миссис Марк, когда их отрядили на все оставшееся утро фасовать овощи в сетки и ящики. Майкл его сторонился.

Майкл вполне мог бы улучить момент во время ланча и отозвать его в сторону. Но ланч кончился, а они так ни разу и не глянули друг на друга. Тоби не хотел показывать, что жаждет разговора tete-a-tete, и потому в короткий перерыв после ланча скрылся в уединенном уголке сада, где надо было крепить проволоку к стене — его просили заняться этим на досуге. Но заставить себя работать он не мог. Сел на дорожку, начал перебирать в руках мелкие камешки — и так и сидел, пока не настало время вновь приступить к работе в огороде.

Его снова отправили окапывать какие-то нескончаемые грядки. По крайней мере он был один. Погода стояла по-прежнему жаркая, и от тяжелой работы он вскоре вспотел. Он упорно работал, не поднимая головы. Вдалеке слышался рокот культиватора, который сразу пустили в дело под началом Пэтчуэя, мигом переменившего к нему отношение. День клонился к концу, Тоби совершенно отчаялся, мысли его были в смятении и сводились к одной неодолимой потребности: поговорить с Майклом.

За ужином он был в полном оцепенении и, посидев немного на виду в гостиной, силой заставил себя вернуться в сад и заняться проволокой. Здесь-то, часов около восьми, и сыскала его миссис Марк, сообщив, что Майкл хотел бы немедленно его увидеть.

Как только Майкл добрался до своей комнаты, он кинулся на пол и на какое-то время забылся в мучительном желании сгинуть куда-нибудь. Потрясение от случившегося и сила раскаяния совершенно ошеломили его. Помыслить об этом, вообразить — пусть, но сделать. И когда Майкл силился осознать то ничтожное расстояние, которое разделяет мысль и действие, оно под его взором превращалось в узкое ущелье, ведущее в бездонную пропасть. Закрыв лицо руками, он попытался молиться, но скоро понял, что еще не протрезвел. Что теперь убиваться, это бесполезно и низко. Он даже не в состоянии в полной мере осмыслить свое падение. Все же он выдавил из себя несколько слов молитвы — привычных, знакомых слов, сложенных для таких случаев другими людьми. Своих слов, своих мыслей он отыскать не мог. Он поднялся с пола.

Пошел в душ, промокнул лицо влажной салфеткой. Кожа горела. Нужно взять себя в руки и спокойно все обдумать, но пока он стоял так — держа в руке салфетку, с которой капала вода, — к нему лишь неотступной, ноющей болью вернулись желание, чтобы Ник ничего не увидел, и ужас — а вдруг он видел… Задаваясь вопросом, отчего это теперь так отчаянно его мучит, он отыскивал ответ на него довольно-таки странный. Он не хотел, чтобы Ник считал, будто Майкл предал его, бросил ради мальчика помоложе. Но это ведь какое-то безумное чувство — оно как бы предполагает, будто время ничего не изменило. Что ему не хотелось выглядеть в глазах Ника испорченным или безнравственным — это вполне понятно, ибо это важно как для блага Ника, так и для его собственного. Но, оказывается, более-то всего его печалит, что Ник может счесть его неверным.

И мысль эта так поразила Майкла, что он просто не знал, как от нее избавиться. Он выронил салфетку. Холодная вода стекала по шее на спину. Снова почувствовал, как раскалывается у него голова, как отвратительно сводит живот. Он сел на кровать, отчаянно силясь спокойно все взвесить. Когда это в какой-то мере ему удалось, он с ужасом осознал, что первейшей его заботой был не Тоби. Изначальные его побуждения диктовались чем-то вроде инстинкта самосохранения: страхом за себя — в чем он еще не осмеливался себе в полной мере признаться — да этой безрассудной боязнью быть превратно понятым Ником. А ведь ему прежде всего нужно было подумать о том, какой вред причинил он мальчику.

Мысли о Тоби поначалу были не такими мучительными, ибо здесь хоть можно было ухватиться за проблему и попытаться очертить ее пределы. Майкл начал хладнокровно представлять себе, что творится на душе у Тоби. Судя по тому, что он знал о мальчике и его прошлом, Тоби в гомосексуализме наверняка несведущ и вполне возможно, что он считает «голубых» презренными, загадочными, омерзительными. И поцелуй Майкла мог произвести на него сильнейшее впечатление; а посему, даже если сам он сочтет за лучшее промолчать о случившемся, Тоби едва ли сможет удержаться и смолчать. Он захочет объяснений. Потребует продолжения. Не поговорить с ним — значит оставить мальчика в состоянии безысходной тревоги и взвинченности. Что-то надо делать.

И теперь, всерьез задумавшись о Тоби, Майкл впервые отчетливо осознал — и с горечью отметил, с каким запозданием он это делает, — что он навредил не только себе самому. Ощущения Тоби он рисовал себе так: шок, отвращение, крушение идеалов, чувство чего-то безнадежно оскверненного. Тоби приехал в Имбер, как в оплот религии, как в убежище. Он искал вдохновения и примера для подражания. Что, собственно, его, Майкла, ореол мгновенно улетучился, значение имело меньшее, но ведь теперь-то и весь опыт Имбера потерян для Тоби. Горестно и безжалостно осмыслял Майкл результаты содеянного. Чтобы такое мимолетное и мелкое происшествие оказалось таким значительным, повлекло за собой такой крах! С одной стороны, Майкл знал, что произошло: он выпил лишнего и поддался случайному безобидному влечению. С другой стороны, он пока не знал, что произошло. Поступки наши что корабли: мы видим, как они уходят в открытое море, но не знаем, ни когда, ни с каким грузом они возвратятся в гавань.

С трудом Майкл принудил себя лечь спать. Он помолился, силясь сосредоточить все свои помыслы на Тоби. Для самоанализа времени потом будет предостаточно. Он понимал, что в нем дремали бесы — он будто видел их краешком глаза — и своим поступком он выпустил их на волю. Сумасшедшие, мучительные мысли о Нике не отступали. Когда он нырнул в постель и задремал, последней пронеслась в голове мысль о том, что он, хоть и причинил Тоби вред, себе все же навредил куда больше. В чем именно — покажет будущее.

На следующий день он спрашивал себя: что же делать? Только теперь ему открылась и другая сторона создавшейся ситуации. Он жаждал вновь увидеть Тоби и поговорить с ним о случившемся. За завтраком оба они сидели, не поднимая головы, а после Майкл сразу ушел к себе в контору. Ему отчаянно хотелось поговорить с Тоби. Он вспоминал, как накануне, когда они возвращались домой, сердце у него разрывалось от нежности к нему, как он был уверен, что не может такой источник чувства быть только лишь пагубным. Сегодня он с большим цинизмом подумал: а не лучше ли разыграть безучастность к страданиям Тоби и положиться на волю судьбы — так по крайней мере будет для него гораздо безопасней. Эмоциональный разговор, когда придется вроде как приносить извинения, лишь затянет этот инцидент. Обнаружил в себе Майкл и желание прояснить вопрос относительно Ника, но в то же время сама мысль о том, чтобы расспросить Тоби о Нике, повергала его в трепет. Нет, коли уж решаться на разговор с Тоби, держаться надо в рамках, невозмутимо, только сможет ли он?