Яков Шехтер - Астральная жизнь черепахи. Наброски эзотерической топографии. Книга первая

А что теперь? Голоса не согреют: рукой их не пригладишь, к груди не прижмешь. Мышка это сразу поняла, с первого выхода. Умнее нас оказалась. Три поколения Мастеров за спиной – не пустой звук. Развернулась – и бегом по своей дороге. Так и надо, если идти, то по сердцу. Пусть счастлива будет в новом потоке. А он, что теперь он? Для него все уже кончилось, пресеклось в свободном полете…

Николай Александрович сунул руку в карман. Это еще что такое? А-а, послание султану. Почитаем…

«Живет в горах Иудейских животное по имени Животное, и каждый день обегает оно тысячу холмов, и съедает каждый день тысячу холмов, и холмы эти называются животными. И сделаны эти животные из огня и всех их глотает Животное за один присест, а после бежит к Иордану и одним глотком выпивает всю воду».

– Вот дура! – в сердцах сплюнул Николай Александрович. – Астрал для нее красивые цитаты, интересная жизнь. Показать бы ей счет за интерес…

Из просвета между домами, дребезжа и поскрипывая, выехал пикапчик, груженный деревянными щитами, и остановился посреди пустыря. Из кабины выкатился колобок в черном, достал из кармана мобильник и завел оживленную беседу, энергично помахивая свободной рукой. С другой стороны степенно выбрался худющий, точно циркуль, рыцарь, облокотился на край пикапа и застыл в меланхолическом размышлении. Колобок закончил разговор и тут же, словно по команде, из проулка набежала толпа оруженосцев. Циркуль очнулся и начал раздавать указания, оруженосцы споро разгрузили пикап и принялись сооружать из щитов непонятную конструкцию. Колобок отогнал машину в сторону и подключился к работе. Через полчаса сооружение было закончено, посреди пустыря возвышался эшафот с лесенкой и четырьмя шестами по краям.

Николай Александрович поискал глазами Борю и, встретив его взгляд, махнул рукой. Боря тут же подошел, словно того ждал.

– Публичная казнь? – спросил Николай Александрович.

– Ты ненормальный! Свадьба!

Свадьба… Ну конечно, свадьба, как сам он не сообразил. Сердце застучало, задрожали, ослабели ноги, Николай Александрович побледнел.

– Волнуисси? – Боря взял его под руку. – Волнуйся, крокодил, волнуйся, повод имеется.

Пустырь постепенно заполнялся народом, слева от помоста собирались мужчины, справа женщины. По-летнему теплый воздух дрожал от шума голосов, вскоре на площадке почти не осталось свободного места. Четверо подростков принесли огромную, похожую на знамя, парчовую скатерть и, ловко взобравшись на шесты, прикрепили ее над помостом.

– Давай, – Боря потянул Николая Александровича, – подберемся поближе.

Осторожно протискиваясь между рыцарями, они добрались почти до самого помоста, как вдруг толпа зашумела. Но шум быстро перешел в пение, и он понял – ведут. Казимир Станиславович покрылся от сердцебиения смертельной бледностью и невольно подался вперед. И близко, близко прошла мимо него та, что знать не хотела о его существовании, обдав его ароматом фиалок, прошла, склонив прелестную голову, в газе фаты, шурша длинным платьем. Легко, будто мышка, взбежала она на помост и тут же скрылась за черными спинами. Он даже не успел рассмотреть жениха, лишь мелькнул кто-то в очках, с длинной бородой и в большой шляпе.

Стало тихо, надтреснутый старческий голос произнес нараспев молитву, потом все запели. Непонятная суета на помосте продолжалась минут десять, Николай Александрович вытягивал шею, привставал на цыпочки, но разобрать ничего не мог. Сзади непрерывно бубнили; два голоса, не прерываясь ни на секунду, лениво переругивались или спорили. Николай Александрович уже хотел повернуться и шикнуть, но тут на помосте рыцари расступились, и молодая пара чинно сошла вниз по ступенькам. Его толкнули вбок, толпа зашуршала, раздаваясь, высвобождая проход. Она прошла мимо него, смотря в сторону невидящими от волнения глазами, и черные пиджаки сомкнулись за шлейфом ее платья.

Двое за спиной продолжали гундосить. Николай Александрович резко обернулся – колобок и циркуль. Он открыл рот, чтобы… и замер. Голоса – это были они, его, те самые, визгливый фальцет и приглушенный баритон. Нимало не смущаясь, они продолжали беседу, словно и не стоял перед ними изумленный чужеземец с вытаращенными глазами.

Разница между фантазиями и действительностью оказалась огромной; колобок и циркуль вовсе не походили на управдома и начальника ОТК. Николай Александрович не сводил с них глаз, картинка прояснялась, будто кто-то быстро подкручивал верньеры наводки. Спустя несколько секунд все стало на свои места. Колобок – он, он морочил его в универмаге, он ехидно улыбался из окна «Запорожца», он свистел под открытым окном, зазывая жену Николая Александровича на гибельный прыжок. Как растолстел, разъелся на заграничных харчах! А циркуль – дрянь, негодяйка, фея из того же «Запорожца», отвесившая ему две оплеухи. Ни приклеенная борода, ни мужское платье не скрыли ее от проницательного взора Николая Александровича! Они, это все они! Погубили, своротили жизнь, бросили в одиночестве. Щеки горели, словно фея отхлестала его не двадцать лет назад, а прямо здесь, на свадьбе! На свадьбе! Николай Александрович завыл. Последнее, и то отобрали, уволокли в омут черных пиджаков и приклеенных бород.

Заныло, заболело под ложечкой, шар холодного огня разбух и поднялся вверх по пищеводу, а вслед за ним накатила давно позабытая ярость. Фея стояла ближе. Николай Александрович прыгнул, легко опрокинул ее на землю и, давясь волосами неожиданно густой бороды, нашел зубами кадык. Фея заверещала. Кто-то навалился сверху, запустил пальцы в волосы, рванул. Поздно, Николай Александрович закрыл глаза и по-бульдожьи сжал зубы.

Эта история произошла в Бней-Браке [4], городе, словно специально созданном для диковинных историй и удивительных происшествий. Сама по себе она может показаться малозначительной, но опытный летописец непременно обратит на нее внимание. Никогда ведь не знаешь, в какую бездну может закатиться оброненная со стола пуговица…

В один из мясных магазинов, расположенных на улице рабби Акивы, вошла женщина. Роста она была среднего, худощава, двигалась легко и грациозно. Платье из чуть выгоревшего голубого ситца ладно охватывало фигуру, коротко подстриженные седые волосы создавали вокруг головы подобие сияния.

Оглядев застекленную витрину прилавка, она протянула хозяину листок бумаги и с сильным русским акцентом спросила:

– Есть?

Хозяин взглянул на бумажку и онемел.

Спектакли, которые ставит жизнь, зачастую убедительней любого вымысла. Как должен стараться писатель, ломать голову режиссёр, репетировать артист, чтобы достигнуть такого эффекта?! А в жизни случайный человек безо всяких репетиций говорит одно-единственное слово – и наступает тишина.