Максанс Фермин - Снег

Он постоянно изменяется. Поэтому он похож на почерк. Есть десять тысяч способов написать слово «снег».

Он скользкий. Поэтому он — танец. На снегу каждый может почувствовать себя танцором.

Он превращается в воду. Поэтому он — музыка. Весной реки и источники становятся симфониями белых нот.

— И это все для тебя? — спросил священник.

— И даже больше.

Этой ночью отец Юко Акиты понял, что одни хокку не могут наполнить глаза его сына красотой снега.

Юко боготворил искусство хокку, снег и число семь.

Цифру семь он считал магической.

В ней одновременно существует равновесие квадрата и непостоянство треугольника.

Юко исполнилось семнадцать, когда он решил стать поэтом.

Он писал стихи из семнадцати слогов.

У него было семь кошек.

Он обещал своему отцу каждую зиму писать лишь семьдесят семь хокку.

Все остальное время он оставался дома и забывал про снег.

Однажды, весенним днем, на восходе солнца, придворный поэт императора Мейджи увидел произведения Юко. Придя в его деревню, он нашел дом отца Акиты и расспросил его. Священник, прибежавший из соседнего храма, с почтением принял посланника императора, предложил ему чашку чая и сказал:

— Последний раз в этом году мой сын вернется этим вечером с горы. Сегодня — день его семьдесят седьмого хокку. Но если вы пожелаете, я могу отвести вас в его мастерскую. Именно там он хранит свои стихи, написанные на листках шелковой бумаги.

Поэт вдохнул аромат чая, его сердце наполнилось радостью, — он вспомнил тот день, когда сам был замечен мастером рифмы и приведен ко двору императора, чтобы прочитать ему стихи, которые удостоились чести понравиться правителю. Затем он сделал горький глоток и сказал:

— Покажите мне это чудо.

Священник предложил последовать за ним в комнату, стены которой были полностью покрыты листками бумаги. При взгляде на все это захватывало дух.

— Это здесь, Учитель. Вы можете видеть все хокку моего сына.

Поэт медленно и величественно подошел и прочел каждое из семидесяти шести стихотворений, которые Юко сочинил в этом году.

Когда он закончил, священник заметил как сверкают слезы в его глазах.

— Это великолепно. Я никогда не читал ничего подобного. Я думаю, что император сможет сделать вашего мальчика официальным придворным поэтом, когда меня не станет на этом свете.

Отец Юко, вне себя от радости, бросился к ногам высокого гостя.

— Тем не менее, — добавил тот, — должен признать, что есть две вещи, которые меня огорчают.

Вздрогнув, священник поднял голову.

— В чём же дело? Разве эти хокку не лучшие со времен великого Басё?

— Эти творения несравненны. Слова черпались из настоящего источника красоты. Тексты очень музыкальны, но в них не хватает цвета. Язык, которым пишет ваш сын, безнадежно бел. Почти невидим. Если он пожелает представить свои творения императору, ему придется научиться раскрашивать свои стихи.

— Он еще молод, не забывайте об этом. Ему всего семнадцать. Но что еще вас заботит?

Поэт попросил еще одну чашку чая, расположился в обвитой зеленью беседке перед домом и посмотрел на вздымающуюся над весенней свежестью гору. Потом сделал горький глоток и спросил:

— Почему снег?

Когда Юко вернулся с горы и узнал, что посторонний прочел его стихи, и, что еще хуже, они ему понравились, он впал в бешенство.

— Это всего лишь наброски. Я еще ничего не знаю о моем искусстве.

— Но тебя уже требуют ко двору! Это большая, большая честь, — ответил ему отец.

— Нет, — сказал Юко, — это низость.

Когда священник точно передал слова придворного поэта, Юко вскипел:

— Да что он знает о живописи и ее цветах? Есть десять тысяч способов написать, десять тысяч способов нарисовать стихи, но для меня все они похожи на снег. Я пойду к императору, когда напишу десять тысяч слогов, десять тысяч слогов удивительной белизны. И ни слогом меньше.

— Но ведь десять тысяч слогов — это около пятисот девяноста хокку! Если ты будешь писать семьдесят семь стихотворений в год, это займет целых семь лет.

— Значит, я явлюсь ко двору через семь лет.

Отец и сын больше никогда не говорили о визите придворного поэта.

Этой весной Юко сдержал обещание и не написал ни одного хокку.

Все, чем он занимался, — это вдыхал запах цветов вишни в зеленом саду.

Летом он дышал ароматом лесного меда под взглядом луны и горных вершин.

В первые дни грозы в грязи у реки он нашел лисичку.

Это был ароматный и спокойный год.

Вторая зима стихов была ослепительно белой.

Снега было больше чем обычно.

Декабрьской ночью его лишила невинности девушка, которую он тогда встретил у фонтана. Вкус ее кожи напоминал персик. Он взял в рот ее белоснежный сосок и сосал его как лимон луны. До самого утра.

За эту зиму Юко написал семьдесят семь хокку. Одно белее и красивее другого.

Вот последние три:

Чистый снег

Мост тишины и

Красоты

Музыка снега

Сверчок зимы

Под моими ступнями

Севшая на корточки женщина

Мочится и заставляет таять

Снег

Это были они, хокку.

Что-то чистое. Естественное. Близкое. Что-то тонкое и прозаично красивое.

Они не значили многого для простых смертных, но для души поэта — были мостом к божественному свету. Мостом к белому свету ангелов.

В первые дни весны вернулось солнце, а с ним придворный поэт.

В этот раз он пришел не один.

С ним была ослепительной красоты женщина, которая очень любила стихи. Ее кожа была бела, а волосы черны как ночь. Это была протеже Учителя.

Отец Юко радушно принял их обоих в беседке, овитой цветами. Он предложил им редкого и ароматного чая.

Когда Учитель и девушка сделали по глотку, он сказал:

— Мой сын осознает оказанную вашим визитом честь. Он считает, что ему потребуется семь лет, чтобы усовершенствовать свое искусство, прежде чем явиться ко двору императора. И поскольку это вторая зима, когда он пишет хокку остается ждать еще пять лет.

Пожилой человек долго смотрел на берега серебристой реки, прежде чем сказать свое слово.

— Пять лет — очень большой срок. Не знаю, станет ли император ждать так долго. Когда должен вернуться Юко?

— Поздно вечером.

— Мы его подождем.

Когда Юко вернулся с горы, он увидел двоих гостей в своей мастерской. Девушка тут же покорила его чарующей красотой. Лицо Учителя не вызвало никаких чувств кроме безразличия.

— Юко, — сказал придворный поэт, — у меня к тебе два вопроса.

— Я слушаю вас, Учитель.