Максанс Фермин - Снег

— Чем оно может послужить тебе? По правде говоря, поэт, настоящий поэт, должен владеть им. Писать, — это двигаться слово за словом по нити

красоты, нити стихотворения, истории, написанной на шелковой бумаге. Писать, — значит двигаться шаг за шагом, страница за страницей по дороге книги. Самое сложное — это не отрываться от поверхности и сохранять равновесие с помощью балансира твоего пера на веревке языка. Это не значит идти только прямо, — на твоем пути будут часто возникать препятствия, похожие на хвосты запятых или точки. Самое сложное для поэта, — постоянно оставаться на канате письма, проживать каждый час своей жизни на вершине мечты, никогда не спускаться, даже на секунду, с веревки своего воображения. Самое сложное для поэта — стать канатоходцем слова.

Юко поблагодарил учителя за такой тонкий и красивый урок.

Сосэки улыбнулся и сказал:

— Завтра мы пойдем искать Нэж.

Они вышли на рассвете. Юко шел впереди, а Сосэки следовал за звуком его шагов.

Каждый раз, когда юноша хотел подать ему руку, если дорога становилась опасной, учитель отказывался от помощи.

Вечером они остановились у одного из жителей деревни и спали на циновках, расстеленных прямо на земле. При входе в деревню Сосэки назвал свое имя и профессию, и двери открылись будто сами собой. Казалось, во всей Японии знали этого человека. Юко был поражен. Теперь он понял как ему повезло, что он может следовать урокам такого учителя.

Не каждому в жизни суждено встретить бога.

Путешествие было долгим и бесконечно белым.

Белым как сакура в цвету.

Белым как молчание, которое сопровождало двух идущих.

Наконец, утром показались первые вершины гор. Дорога стала медленно подниматься к чистоте неба.

Это были самые трудные часы.

Было видно, что Сосэки уже слаб. Но Юко делал вид, что не замечает этого. К тому же они были уже недалеко от ледяной могилы.

Путешествие близилось к концу.

Заметив крест, Юко задрожал от волнения.

— Учитель, — закричал он, — я нашел! Юноша поспешил под камень, туда, где он нашел могилу Нэж в ночь бури, и закричал от удивления.

— В чем дело? — обеспокоенно спросил Сосэки. — Нэж навсегда исчезла в сердце горы? Сошла лавина?

— Нет, — сказал Юко. Как раз наоборот. Такое впечатление, что армия снега услышала наши мольбы и подготовилась к нашему визиту. Нэж здесь. Но ее тело стало еще ближе к нам. Теперь она всего в двух-трех сантиметрах льда от нас. Ее почти можно коснуться.

Она была там. Это прекрасное белокурое создание, хрупкое как мечта. Она была мертва и при этом казалась дивой. Она спала подо льдом. Но скоро она покинет свою могилу.

На самом деле она не была обнажена, как он мог подумать в первый раз, но одежда канатоходца так долго оставалась погребенной подо льдом, что стала почти прозрачной. И ее изящное, почти невесомое тело казалось от этого еще более хрупким. Юко бросился на землю и стал скрести ногтями лед. Наконец появилось лицо Нэж. Он взял руку Сосэки и положил ее на лицо девушки.

— Вы чувствуете ее лицо? Чувствуете ее кожу? Рука старика ласкала радость потерянной любви. Сосэки был слеп. Но ему не нужны были глаза, чтобы узнать знакомые черты.

Лицо девушки так хорошо сохранилось, что ему хватило единственного легкого прикосновения к голубым векам.

— Это она. Это Нэж. Ты не солгал мне.

Он упал на колени и горячо оплакивал вновь обретенную молодость жизни.

Сосэки больше не спустился с горы. Он лег на лед рядом со своей любовью и закрыл глаза.

Юко пытался отговорить его от этого безумия, но учитель ответил безмятежным голосом:

— Оставь меня в покое. Я нашел свое место. Навечно.

И он заснул рядом с нетронутым телом девушки.

Он умер, и белизна мира поглотила его.

Он был счастлив.

Всей глубиной своего сердца.

Юко вернулся с горы один.

И пошел на север.

К снегу.

Он больше не возвращался туда. Он двигался по дороге домой будто по веревке, натянутой с юга на север Японии. Как канатоходец.

Когда он добрался до дома, отец спросил о путешествии и уроках мастера. Но Юко не ответил. Он закрылся в своей мастерской и не выходил оттуда несколько дней.

Однажды утром, не удержавшись, священник потребовал объяснить это добровольное заточение. Юко ответил:

— Отец, Сосэки больше нет. Теперь оставьте меня, я должен почтить его память.

Он закрылся на два оборота и заплакал.

Но несмотря на дружбу и восхищение, которое он испытывал к этому человеку, Юко оплакивал вовсе не смерть учителя.

Он оплакивал свою любовь, потерянную в снегах.

Он мечтал о многих ночах с женщиной, погребенной во льдах.

О Снеге.

Однажды ночью к нему пришла девушка с площади и хотела отдаться ему, но юноша оттолкнул ее с усталым вздохом. Она ушла, рыдая, и больше он ее не видел.

Времена года проносились в песке времени.

В первые дни зимы пошел снег. И вместе с ним на лист шелковой бумаги упали капли чернил первого стихотворения.

С появлением на бумаге первых слов, на сердце у него стало легче. Но все это было лишь обманом. Только поэзия могла облегчить печаль. Когда он прикасался пером к поверхности листа, его сердце становилось холодным как лед.

Это была долгая, ослепительно белая зима.

Однако в первые дни весны почерк Юко изменился. Его стихи стали понемногу приобретать новые оттенки.

Он сам удивлялся, открывая для себя другие цвета, кроме снежного.

Уроки учителя Сосэки наконец начали приносить свои плоды. Серебряные и золотые плоды мечты.

Отныне Юко стал настоящим поэтом. Его хокку больше не были так безнадежно белы. Каждое из них расцвело всеми цветами радуги. Его слова стали ясными и точными. И цветными.

Но территория его сердца оставалась причудливо белой.

Одним апрельским утром, спустя год после смерти Сосэки, молодая девушка пришла к отцу Юко. Священник узнал ее. Это была юная протеже придворного поэта. Девушка, которой его сын ужасно стеснялся и которую так сильно любил. На этот раз она была одна.

Священник принял ее со всеми почестями и предложил чашку обжигающего чая, которую она медленно выпила, любуясь серебристой рекой. Потом он отвел девушку в мастерскую своего сына.

Увидев ее, Юко задрожал, — такой она показалась ему красивой. Хокку которое он аккуратно выписывал на шелковой бумаге, закружилось перед глазами. Перо Юко скользнуло по бумаге, рисуя странный знак Прямую линию, пересеченную запятой. Как изображение канатоходца на веревке красоты.

Юко повернулся к девушке и улыбнулся ей. Не говоря ни слова, она подошла и положила руку ему на плечо. Потом она склонилась над произведением молодого мастера и сказала: