Татьяна Москвина - Смерть это все мужчины

– Слушаю и восхищаюсь. Отчего это мужчины всегда знают, как переделать мир, но не могут сделать счастливой одну-единственную женщину? Как тебя губернатор называет – Лев Иосич? Ты не волнуйся, не лечи меня. Я здорова. Ты лучше скажи – а где ты возьмёшь порядок слов? Мы уже проехали боже царя храни, проехали и борьбу за светлое будущее человечества, и высшую цель партии – благо народа, и социализм с человеческим лицом и свободную, независимую Россию… Мы приехали, Лёва, на конечную станцию. Базар-вокзал. У кого что. Ты умный, можешь умом приторговать. Я ещё из себя ничего – тоже есть шансы. В апреле вот в Турцию поеду, на море… Всё, Лёва, всё! Вся идеология! И вся Россия! А ты, кстати, что у власти крутишься, какой тебе расчёт? Выгодно это? Или азарт игроцкий пошёл?

Коваленский ответил не сразу, а предварительно взвешивая что-то на внутренних весах.

– Видишь ли, Александра, я хотел бы тебе доверять. Правда. Но – пока не могу. Как меня раздражает эта твоя вода, которую ты нарочно пьёшь… «Ну-ка, чайка, отвечай-ка, друг ты или нет?» Давай ещё поживём, пообщаемся, у тебя первая горячка пройдёт, ты ко мне привыкнешь, может, и домой ко мне зайдёшь вечерком, верно? Может ведь такое случиться? Сейчас откровенничать не стану. А как я, между прочим, смотрелся с губернатором?

– Нормально смотрелся. Воспитанный мужчина средних лет, интеллектуал-перерожденец. Не лебезил и не заискивал. Держал тон специалиста по вопросам. Меня только удивило, как ты элегантно животик подобрал.

– Ничего я не подбирал!

– Ну, значит, это он сам подобрался, по личной инициативе.

Удалось разозлить.

Коваленский взял себе ещё порцию коньяка и ядовитым голосом попросил принести самую большую бутылку воды без газа для дамы.

– Это для твоей нравственной чистоты – укрепить окончательно. Итак, я – перерожденец? И в кого же я переродился?

«В гусеницу», – хотелось мне сказать.

– А чёрт вас разберёт, кто вы такие. Не знаю. Я тебя помню большим скептиком насчёт всевозможных властей и их идеологий. Ты всё Иосифа Бродского декламировал. Как-то силился отличать правду от кривды. А теперь такое впечатление, что ты как-то совсем отошёл от тех мест, где ещё худо-бедно бывает правда.

– Правда? Правда? – скривившимся ртом выговорил Коваленский. – Я тебя уверяю как историк, если бы русские поняли правду о себе, так они бы всем миром утопились в своих реках.

– Я тоже так думаю. Поэтому и не работаю советником при губернаторе.

– А. Понял. Поймала. Расколола!

– Чего тебя раскалывать, когда и так понятно, что ты врёшь как дышишь.

– Это сложный вопрос.

– О, безумно сложный. Прожил человек сорок лет с гаком, и ни малейшей пользы никому. Жену довёл, что она чуть не босиком от тебя сбежала, ребёнка потерял, профессии никакой и не было никогда, а мужские гормоны-то своего требуют. Значит, надо в игры играть, надуваться, принимать позы, изобретать значения. Лучше бы научился брюки шить, ведь твой дедушка, отец академика, брюки шил? Вот он был молодцом. А вы с папашей – головоморы. Специалисты по головам – чтоб морочить.

– Молчать про отца! – и он ударил ребром ладони по столу.

– Слушай, Лев, я тебе сразу сказала – оформим развод.

Он потирал ушибленную руку.

– Да… вспомнили молодость. Как мы с тобой ругались!

– Мы даже дрались. Я об тебя вазу разбила. Красиво было – хрусталь в крови.

– Никакой, говорит, от меня пользы… А Иммануил Кант утверждал, что человек не средство, но цель.

– Кант был девственник. Вещь в себе. Отсюда и вся его философия.

Коваленский засмеялся.

– А ты любую философию с этой точки зрения рассматриваешь?

– А я всё с этой точки зрения рассматриваю.

– Знаешь, интересно мне с тобой. Я думаю, у нас, Александра, взаимопонимания настоящего, какое бывает у родственников, у друзей, у супругов, – нет, не было и не будет. И быть его не может. Нам надо договариваться, как договариваются соседствующие державы – дескать, тут у нас совместные полёты в космос и боевые учения, а тут – граница на замке и визовый режим. Надо будет специально собраться и проверить хорошенько сферы общих пересечений. Ты чего-то во мне совсем не понимаешь. Может, я что-то исправить хочу… Может, не так уж беспечальна моя жизнь. Может, ты мне нужна.

– Славный текст, как в бразильских сериалах. В них герои так общаются друг с другом: «Давай поговорим о наших отношениях». Начинают говорить. Садятся на диван. У них огромные всегда диваны… Через месяц включаешь телевизор – сидят! Неудивительно, что у них там в Бразилии кризис… Мне, ей-богу, домой надо. Завтра с утра бабушку хоронить. Жизнь не даёт соскучиться. Спасибо, что развлёк меня сегодня, это было очень познавательно.

– Дождался! Домучился! Спасибо сказала. Ладно, завтра позвоню, и не волнуйся – водила тебя доставит куда хочешь, даром я, что ли, перерождался и душу чертям закладывал, всё как у людей – шофёр, «мерседес», Армани, Хеннесси… Хочешь, в субботу поедем с моими немцами за город?

– Нет, Лёва, не поедем.

Он хотел поцеловать меня на прощанье, но я уклонилась.

Прелюбопытный сегодня намечается флирт – свидание в крематории. Андрюша позвонил, что выезжает со своей Малой Бухарестской, и на часах семь двадцать утра. Об эту пору я встаю только за грибами или на похороны. За грибами-то и ходила как раз с бабушкой Федосьей, и брали мы две прутяные круглые корзинки, побольше и поменьше, и надевали самые стёртые, линялые и затрапезные одежды. Такое, по законам практической бабкиной магии, следовало надевать «в лес». Разбирая городское платье, Федосья безошибочно определяла, что именно годится «в лес». Я всегда волновалась перед охотой, хотя была на грибы везучая, а Федосья сохраняла невозмутимость. «Наши грибы нас ждут», – говорила она.

Перенять бы мне от Федосьи Марковны Божьего терпения, сделать бы законом жизни несокрушимую веру в то, что наши грибы нас ждут! Самое противное, что я знаю, доподлинно знаю свою главную ошибку, пока не приходит пора сделать эту ошибку ещё раз – тогда я забываю все уроки и делаю её снова.

Пятница – день Венеры, но и день распятия. Пятница двулична, и эти два лика пятницы не в ладах между собой. Вы никогда не угадаете, какая вам достанется пятница, полюбят вас или накажут, легко пойдёт день или тяжело. Недаром про человека, переменяющего решения, говорят: «У него семь пятниц на неделе». Венера-мама, кажется, так и не примирилась с тем, что на её жаркое царство легла угрюмая тень от одной исключительно неудачной недели в глухой римской провинции. Праздник отобран безоговорочно – день скорбный, постный, надо вспоминать Страсти Господни, а не своим страстишкам потакать. А между тем попробуйте в пятницу пренебречь указаниями Венеры, и вы будете иметь большие неприятности, ибо она злопамятна и мстительна. И какое, скажите на милость, возможно согласие между казнью и наслаждением? Запутали смертных.