Валерий Примост - Штабная сука

— Хорошо, урод, тогда не обижайся, — сказал он, резко вставая.

Таджик воинственно сжал кулаки и прищурился. Миша подошел к нему, примерился и вдруг резко схватил его одновременно одной рукой за горло, а другой — за гениталии; сильно сжав обе руки, он пару раз хлопнул таджика головой об стену. Таджик захрипел, задергался и замахал руками, не зная, за что хвататься прежде. Миша удачно зарядил таджику лбом в переносицу, а потом разжал руки, молниеносно отступил на шаг и коротко врубил правой в челюсть. Таджик, прикрыв лицо руками, со стоном осел на пол. Потом Миша свистнул мослу в конец коридора, чтобы тот присмотрел за клиентом, и отправил таджика умываться, а сам включил телевизор, уселся на диван и закурил. Когда таджик вернулся, он, даже не привстав с дивана, показал ему в угол комнаты, где лежала тряпка, и снова отвернулся к телевизору. Диктор программы «Время» восторженным голосом вещала об успехах перестройки. Миша зевнул и обернулся. Таджик стоял у двери в прежней позе, тупо уставившись в пустоту.

— Послушай, урод, — задумчиво сказал Миша, — а ведь я тебя грохну.

— Пох мне, — ответил таджик.

— Ну что ж, милый, — Миша тяжело поднялся, — кажется, придется взяться за тебя по-настоящему.

И он взялся. Сначала крепко прессонул таджика в стойке — пока тот еще сопротивлялся, — потом уронил его и долго бил ногами. Потом вытащил из-за дивана специально хранимую для подобных случаев заначку — отрезок резинового шланга длиной в полметра — и прошелся по таджику еще и ею. Потом он откачивал клиента в туалете, а когда тот снова обрел способность воспринимать окружающий мир, повторил процедуры.

Когда таджик вторично очухался до такого состояния, что мог стоять на коленях и двигать руками, Миша всучил ему тряпку и заставил протереть пол.

— Все, теперь можешь идти спать, — удовлетворенно сказал он, глядя на мокрый линолеум.

Таджик непонимающе уставился на него. Рожа у таджика была совершенно дикая.

— Все, отбой! — сказал ему Миша. — Понимаешь? Отбой! Спать иди! Туда! Туда иди! — он показал, куда.

Таджик с трудом встал и, пошатываясь, вышел. Хлопнула дверь соседней комнаты. «Все, порядок». Миша сходил вымыть руки и пошел в комнатушку к мослу пить чай.

— Ты че так долго? — спросил из-за огромной дымящейся кружки мосел.

— Слушай, этот больной — это какой-то шиздец! — сказал Миша, намазывая масло на кусок хлеба. — Еле-еле его сломал.

— А что у него? — равнодушно поинтересовался мосел.

— Да черт его знает. Серж, шутник, когда собирался везти его из роты сюда, написал ему «маниакально-депрессивный психоз». Наверное, сам не знает, что это такое.

— А че его привезли? — спросил мосел, явно думая о своем.

— Устроил истерику на стройке и даже, кажется, почти откусил палец ихнему прапорщику.

— Это что, Станкевичу? — мосел прыснул. — И здорово цапнул?

— Да какая, хрен, разница? — пожал плечами Миша. — Откусил палец, не откусил палец, — он протянул кружку. — Налей-ка чайку! Лей-лей… Хватит… Так вот, какая, хрен, разница? Все равно в конце концов этого урода привозят сюда, и здесь он мне, прежде чем я повезу его в госпиталь, двое суток будет парить мозги.

— По телику чего прикольного есть? — спросил мосел, явно наскучивший предыдущей темой.

— Да нет, параша одна… — Миша потянулся. — Кстати, Подойницын, а что ты давеча рассказывал о своей телке с Черемушек?

— А-а… — и мосел начал рассказывать о телке. Потом разговор перескочил на других телок — доармейских, Миша между делом вспомнил, как учился в Харьковском политехе, потом, как водится у всех солдат, заговорили о дембеле, о том, кто чего будет на гражданке делать. Потом потрепались о комбате и энше, о засилье чурок, о самоволках и, как обычно у всяких нормальных мужиков, разговор снова соскочил на телок.

— … Ну вот, а Фикса — ты его знаешь, из первой роты — говорил, что у нее бешенство по-женски и что они к ней впятером с корифанами ходили, а ей все было мало. А я вот попробовал, и все нормально.

— Да? — лениво уточнил Миша. — Все нормально?

— Ну, а даже если и нет, — отмазался мосел, — то мне-то какое до этого дело, верно, Миша?

— Конечно, — Миша зевнул. — Ладно, мосел, пойду-ка я спать, — он встал. — А таджик-то мой, наверное, дрыхнет давно. Что значит чувство выполненного долга!..

— Кстати, Миша, — почему-то вспомнил мосел, — а Серж-санинструктор его откуда привез?

— С рембазы, — ответил Миша уже из дверей.

Рембаза была «веселым» местом. Недаром какой-то азиат вывел некогда краской на ее зеленых воротах: «Рембаз тюрма. Я …бал такой Чита» Впрочем, какое это имело сейчас значение? И мало ли таких гиблых точек на карте Союза, вернее, на карте Министерства обороны?

Миша вернулся в свою комнату, пописал какие-то медицинские бумажки, выкурил последнюю сигарету, которую обычно называл «спокойной ночи, малыши», разделся и лег спать. Уже засыпая, он почему-то вспомнил, что не закрыл дверь на ключ. Но вставать из теплой постели было лень, Миша откладывал этот момент с минуты на минуту и в конце концов заснул.

Ему приснилось, что он — еще духом — стоит в шеренге на утреннем осмотре. К нему подходит старшина. «Почему ремень плохо затянут?» Он пытается затянуть ремень еще туже, но старшина по-прежнему недоволен. «Ремень нужно затягивать по голове!» Старшина снимает с него ремень и начинает затягивать ему на шее. «Это уже не голова, а шея», — пытается возразить Миша, но воздуха в легких почему-то нет, и ни один звук не срывается с его губ. Он пытается дергаться, вырываться, но старшина все туже затягивает ремень на его шее, повторяя: «Ремень нужно затягивать по голове, товарищ солдат!» Перед глазами уже плывут оранжевые круги, Миша отчаянно упирается в жирное тело старшины и ощущает под пальцами пэша его мундира.

От этого ощущения Миша и проснулся. Сначала он ничего не понимал, кроме того, что задыхается. Чьи-то руки душили его, чья-то харя дышала на него каким-то дерьмом. В комнате было темно, тело ощутило тяжесть тела того, сверху, перед глазами плыли оранжевые круги. Миша забился, задергался, отрырая чужие цепкие пальцы от своей шеи. Дыхание перехватило — этот урод, сопя, все сильнее стискивал пальцы. Миша, скорее несознательно, ткнул противника лбом в лицо, потом еще раз, одной рукой продолжая разжимать живые клещи, другой уперся ему в подбородок, потом схватил за нос и резко повернул. Тот завыл, брызгая слюной, заматерился по-азиатски. «Таджик!» Сверху Мише на лицо закапала кровь. Пальцы на кадыке немного ослабели. Тогда Миша согнул ноги в коленях, напрягся и свалил таджика на пол. Сам свалился следом, схватил обеими руками таджика за горло и принялся хлопать затылком об пол. Таджик еще пару раз врезал ему по печени, потом обмяк, прикусил язык и закашлялся кровью. А Миша все жал ему на яблочко, испытывая непреодолимое желание впиться зубами в скулу или откусить ухо. У таджика закатились глаза, он превратился в большую безвольную тряпичную куклу. Тогда Миша с трудом разжал онемевшие от напряжения руки и встал.