Уильям Хоффер - Только с дочерью

Я подумала об Амале. До сих пор я не могла ему позвонить, как он просил. Наверно, он волнуется.

А что там с Джо и Джоном и моими родителями в далеком Мичигане? Позвонит ли им Махмуди? Или они позвонят сами, с известием об отце? Что Махмуди им скажет? Прибавится ли к их тревоге за жизнь отца еще и тревога за нашу жизнь? Может быть, в ближайшем будущем моим родственникам придется хоронить сразу троих?

Да поехали же! – хотелось мне крикнуть.

Наконец мы выехали из города и по скоростному шоссе направились на запад. Час шел за часом, общее молчание было нарушено единственным инцидентом.

– Перестань! – прорычал водитель. Он оглянулся на Махтаб. – Перестань!

– Ты пинаешь сиденье, – объяснила я ей и помогла подобрать под себя ноги.

Мы всё ехали и ехали. И только после полудня остановились около заброшенного дома у проселочной дороги. Следом за нами затормозил пикап – тот самый, который мы видели в городе. Вероятно, все это время он от нас не отставал. Нам с Махтаб было велено в него пересесть, что мы и сделали, тогда как наша машина умчалась прочь; мы же остались с новым водителем и новым, незнакомым спутником.

Водитель скорее походил на американского индейца, чем на иранца. Его черные как смоль волосы были аккуратно подстрижены и причесаны, а высокие, выдававшиеся скулы придавали несколько зловещий вид его задумчивому лицу. От этого мрачного выражения мне стало не по себе.

Другой человек, сидевший посередине, казался чуть дружелюбнее. Высокий и стройный, он держался с видом главаря. Когда мы отъехали от заброшенного дома, он улыбнулся и сказал на фарси:

– Меня зовут Мосейн.

Буквально через несколько сот футов мы свернули на дорогу, ведущую к крошечной деревушке. Она состояла из нескольких мелких хижин; несмотря на ледяную стужу, здешние ребятишки бегали босые и чуть ли не нагишом. Мы резко затормозили, и водитель вышел из машины. Он подбежал к кирпичной стене и, подтянувшись на руках, заглянул во двор. Все было тихо, и он махнул нам рукой – заезжайте. Мосейн пересел за руль и подал пикап вперед. Металлические ворота распахнулись, и мы быстро въехали во двор. Ворота тотчас же закрылись на замок.

– Живо! Живо! – проговорил Мосейн.

Мы с Махтаб ступили на грязный двор, где разгуливали куры и овцы. Посреди двора стояла постройка, напоминавшая сарай, куда мы, спотыкаясь, вошли вслед за Мосейном. За нами увязалось несколько животных.

Цементные стены усиливали и без того пробирающий до костей холод. Мое дыхание повисало в воздухе морозным облачком.

– Ты должна уклоняться от любых разговоров, Махтаб, – прошептала я. – Переводи только тогда, когда я тебя попрошу. Не подавай виду, что понимаешь. Притворись усталой и сонной. Эти люди ничего не должны о нас знать.

Обняв дочку, чтобы нам обеим было теплее, я оглядела сарай. На полу валялись длинные куски яркой, цветной материи, напоминавшие лоскутные одеяла без ватина. Вдоль стен лежали настоящие одеяла. Мужчины внесли керосиновую горелку, зажгли ее, придвинули к ней половики и жестом предложили нам сесть. Во время этих действий один из них споткнулся о горелку, расплескав немного керосина на половик. Я испугалась, как бы не случилось пожара.

Укутавшись в холодные, сырые одеяла, мы уселись как можно ближе к горелке. В такой мороз от маленькой горелки почти не было толку. Воздух наполнился запахом керосина. Я поерзала, пытаясь определить, как теплее – в сыром одеяле или без него. Мы ждали, что будет дальше.

– Я скоро вернусь, – пообещал Мосейн.

И мужчины ушли.

Вскоре в сарае появилась женщина, одетая в национальное курдское платье, разительно отличавшееся от бесцветной одежды тегеранок. На ней было множество разноцветных, ярких юбок до полу, плотно собранных на талии, так что бедра казались широченными. К спине был привязан годовалый малыш. Его большая голова и крупные черты лица были те же, что и у нашего хмурого водителя. Я догадалась, что это его сын.

Женщина была само движение. Несколько минут она чистила сабзи, потом вышла. В открытую дверь я видела, как она обрызгивает водой двор. Скоро она вернулась, подняла с пола половики и одеяла, свернула их и сложила в стопку, затем принялась мести пол веником из сухой травы, связанной тряпкой. В это время в сарай забрели несколько цыплят. Она прогнала их самодельной метлой и продолжала уборку.

Что же будет дальше? – думала я. Действительно ли Мосейн со своим напарником вернутся за нами? Что о нас знает эта женщина? Что она о нас думает? Она возилась по хозяйству, не обращая на нас ни малейшего внимания.

Женщина ненадолго удалилась, затем вернулась с хлебом, сыром и чаем. Сыр был таким острым, что, несмотря на голод, мы с Махтаб не могли его есть. Мы выпили чаю и впихнули в себя как можно больше черствого хлеба.

Вечер тянулся в унылом молчании и бездействии. Мы с Махтаб дрожали от холода и страха, сознавая свою беззащитность. Отсюда было не выбраться – мы увязли неизвестно где, в такой глуши, где жизнь и нравы были до крайности примитивны. Эти люди могли сделать с нами все, что им заблагорассудится. Мы были полностью в их власти.

Мы ждали возвращения Мосейна несколько часов. Когда он появился, я вздохнула с облегчением. В его поведении и облике сквозило какое-то благородство. Естественно, что в моем беспомощном положении я тянулась к человеку, взявшему на себя роль защитника. Вдали от Амаля было тоскливо и страшно. Сначала та женщина в машине, которая меня было отпугнула, а потом словно прикрывала. Теперь Мосейн. Моя жизнь, как и жизнь Махтаб, была в его руках. Мне хотелось чувствовать себя с ним в безопасности. Я должна была чувствовать себя с ним в безопасности.

– Что у вас в сумке? – спросил он.

Я вытряхнула ее содержимое на холодный, каменный пол – раскраски Махтаб, наша запасная одежда, драгоценности, деньги, монеты для телефонных звонков Амалю, паспорта.

– Я это заберу, – сказал Мосейн.

Может, он просто вор? – пронеслось у меня в голове. Может, он нас грабит? Спорить было бессмысленно. На пальцах мне удалось объяснить ему, что я хочу оставить себе часы – «смотреть время». Все остальное я придвинула ему.

Мосейн рассортировал вещи.

– Завтра, – сказал он на фарси, – наденьте на себя все, что сможете. Остальное оставьте здесь.

Он повертел в руках два моих жемчужных ожерелья и жемчужный браслет, затем сунул их в карман.

Пытаясь ему угодить, я сгребла всю свою косметику и протянула ему.

– Отдайте это своей жене. Есть ли у него жена?

Он сложил в стопку деньги, паспорта и мое золотое ожерелье.

– На ночь оставьте это у себя, – сказал он. – Но, прежде чем мы двинемся в путь, я должен буду все это у вас взять.

– Хорошо, – быстро согласилась я.