Уильям Хоффер - Только с дочерью

Мортезе, второй сын Баба Хаджи и Амех Бозорг, приехал помогать вместе с женой Настаран и годовалой дочкой Нелуфар, прелестным существом с озорными глазами и нежным сердцем. Пока девочки играли, Мортезе и Настаран украшали гостиную – шарами, лентами и цветными гирляндами из фольги. Махтаб забыла о вчерашней травме и без умолку болтала о том, как будет распаковывать подарки.

Начали съезжаться гости с подарками, завернутыми в яркую бумагу. Махтаб смотрела во все глаза на растущую гору чудесных свертков.

Мортезе, Настаран и Нелуфар ушли и через некоторое время вернулись с сюрпризом – это был точно такой же торт, какой мы заказали утром. За нашим тортом отправился Маджид, который должен был появиться с минуты на минуту. Слава Богу, что тортов оказалось два, – не успел Маджид войти в дом, как разгоряченная Нелуфар выхватила торт у него из рук. Торт упал на пол и, к ужасу обоих, превратился в кашу.

Так что хоть один торт остался цел.

Открыл праздник Маммаль – он хлопал в ладоши, отбивая ритм странных для нашего слуха детских песенок. Я уже было решила, что улыбаться в Иране запрещено законом. Казалось, в этой стране никто не умеет радоваться. Однако сегодня по случаю дня рождения нашей дочери в семье царило искреннее веселье.

Пение продолжалось около сорока пяти минут. Маммаль и Реза пребывали в праздничном настроении и весело играли с детьми. И вдруг, словно по команде, эти двое взрослых набросились на подарки и начали сдирать с них обертки.

Махтаб не верила своим глазам. По ее щекам текли крупные слезы.

– Мамочка, они открывают мои подарки! – закричала она.

– Что это такое? – сказала я Махмуди. – Пусть они оставят подарки в покое.

Махмуди поговорил с Маммалем и Резой. Те неохотно позволили Махтаб развернуть несколько свертков, Махмуди же объяснил мне, пока Маммаль и Реза продолжали срывать обертки, что в Иране мужчины всегда открывают подарки для детей.

Огорчение Махтаб все же сменилось радостью, когда она увидела свои «несметные богатства». Она получила множество иранских игрушек: красивого розового с белым ангелочка на веревочке; мяч; спасательный жилет и резиновый круг для бассейна; забавную лампу с прикрепленными к ней шариками; горы одежды и, наконец, куклу.

Игрушек было слишком много, чтобы играть со всеми сразу. Махтаб крепко прижимала к себе куклу, в то время как другие дети хватали ее подарки, отнимали их друг у друга и разбрасывали по комнате. Махтаб снова была в слезах, но утихомирить детей было невозможно. Взрослые не обращали никакого внимания на их поведение.

Усадив куклу на колени, Махтаб хмурилась до конца ужина, однако, увидев торт, просияла. С болью в сердце я наблюдала за тем, с каким удовольствием она его ела; к сожалению, я не могла преподнести ей самый желанный подарок.

После дня рождения Махтаб стало еще тоскливее. Пришел сентябрь. Вот уже три недели, как мы должны были быть дома.

Вскоре последовала еще одна годовщина, которая усилила мою депрессию. Годовщина смерти имама Резы, основоположника шиизма. В этот день правоверный шиит должен поклониться праху имама, но, поскольку он был захоронен во вражеском Ираке, мы отправились к гробнице его сестры в Рей, бывшую столицу Ирана, в часе езды на юг.

В то утро было еще по-летнему знойно. Температура воздуха наверняка превышала 100 градусов по Фаренгейту. Мысль о том, что мне предстоит по такой жаре целый час трястись в переполненной машине, да еще в тяжелом облачении, и все это ради того, чтобы побывать на священной могиле, которая ничего для меня не значила, приводила меня в неописуемый ужас.

– Я не хочу ехать, – сказала я Махмуди.

– Надо, – ответил он не допускающим возражений тоном.

Я пересчитала родственников, собравшихся в доме Амех Бозорг. Их было двадцать человек, и все они должны были втиснуться в две машины.

Махтаб была так же раздражена и расстроена, как и я. Перед выходом из дома, в ванной, мы в очередной раз вознесли нашу молитву: «Господи, пожалуйста, помоги нам живыми и невредимыми вернуться домой».

По случаю этого грустного торжества Махмуди заставил меня облачиться в плотную, черную чадру. В переполненной машине мне пришлось сидеть у него на коленях, а Махтаб посадить на колени к себе. После часа утомительнейшей езды в облаке пыли мы добрались наконец до Рея и, выйдя из машины, очутились в толпе укутанных в черное, толкающихся и бранящихся паломников. Мы с Махтаб, уже по привычке, встали в очередь к входу для женщин.

– Махтаб может войти со мной, – сказал Махмуди. – Я возьму ее на руки.

– Нет! – завизжала она.

Он попытался взять ее за руку, но она вырвалась. Люди, привлеченные шумом, начали оглядываться.

– Не-е-ет! – вопила Махтаб.

Разозлившись, Махмуди схватил ее за руку и грубо оттащил от меня. При этом он с силой пнул ее в спину.

– Не смей! – закричала я.

Путаясь в тяжелой чадре, я ринулась на помощь своей дочери.

Гнев Махмуди мгновенно обратился на меня: он орал во все горло, изрыгая все английские ругательства, какие только знал. От собственного бессилия я расплакалась.

Теперь уже Махтаб устремилась мне на выручку, протиснувшись между нами. Махмуди взглянул на нее, и его словно осенило, кто был всему виной. В слепой ярости он наотмашь ударил ее по лицу тыльной стороной ладони. Из разбитой верхней губы в пыль закапала кровь.

Отовсюду послышалось: «наджес», что значит «грязная». В Иране кровь считается источником заразы и должна быть немедленно смыта. Но никто и не подумал вмешаться в обыкновенную семейную перепалку. Ни Амех Бозорг, ни другие члены семьи даже не попытались утихомирить Махмуди. Они устремили глаза кто в землю, кто в пространство.

Махтаб громко плакала от боли. Я взяла ее на руки и попробовала остановить кровь краем чадры, а Махмуди все не унимался, выливая на меня поток непристойностей, которых я никогда от него раньше не слышала. Сквозь слезы я увидела его искаженное бешеной ненавистью лицо.

Я попыталась его перекричать:

– Нужно приложить к губе лед.

Вид перепачканного кровью личика Махтаб его немного отрезвил, но не вызвал чувства раскаяния. Махмуди обуздал свою ярость, и вместе мы нашли торговца, который согласился отколоть несколько кубиков от большого грязного куска льда и продать их нам в стакане.

Махтаб жалобно скулила. Махмуди обиженно дулся. А я пыталась «переварить» тот факт, что была замужем за сумасшедшим, который – согласно законам страны, где мне расставили ловушку, – имел надо мной неограниченную власть.

С тех пор как мы стали заложницами Махмуди, прошел почти месяц, и чем дальше, тем глубже он погружался в таинственную культуру своей родины. В мозгу Махмуди происходили какие-то ужасные изменения. Я должна была выбраться из этого ада вместе со своей дочерью, прежде чем он убьет нас обеих.