Уильям Хоффер - Только с дочерью

С трудом собравшись с мыслями – в висках у меня стучало, – я постаралась внушить Махтаб следующее:

– О том, где мы были, нельзя говорить ни папе, ни кому бы то ни было. Я скажу ему, что мы пошли погулять и заблудились. Если он будет о чем-нибудь тебя спрашивать, молчи.

Махтаб кивнула. Жизнь заставила ее быстро повзрослеть.

Когда мы вошли, Махмуди нас уже ждал.

– Где вы были? – прорычал он.

– Пошли прогуляться и заблудились, – солгала я. – Мы не заметили, как оказались вдали от дома. Зазевались по сторонам.

Быстро смекнув, что это чепуха, Махмуди отверг мое объяснение. Он знал, что я обладаю прекрасным пространственным чутьем. Его глаза вспыхнули праведным гневом мусульманина, которого осмелилась ослушаться женщина, он схватил меня одной рукой за волосы, другой – за руку выше локтя. И втолкнул в гостиную, где отдыхала семья – около десяти человек.

– Я запрещаю выпускать ее из дома! – распорядился он. И, обращаясь ко мне, добавил: – Если попытаешься еще раз выйти на улицу, убью.

И опять одинокая спальня, ничем не заполненные дни, тошнота и рвота, депрессия. Стоило мне выйти из комнаты, как Амех Бозорг или кто-то из ее дочерей пускались за мной по пятам. Я чувствовала, что моя воля слабеет. Еще немного, и я смирюсь со своей горькой участью, навеки распрощаюсь и с семьей, и с родиной.

Будучи отрезанной от мира, я усматривала иронию в том, что меня волновали какие-то пустяки. Шел последний месяц бейсбольного сезона, а я понятия не имела, как обстоят дела у «Тигров». Когда мы уезжали в Иран, они лидировали в своей подгруппе. По возвращении я собиралась сводить папу на бейсбольный матч, который мог оказаться для него последним.

Однажды днем, не находя себе места от тоски по дому, я попыталась написать родителям письмо, хотя и не знала наверняка, сумею ли его отправить. К моему ужасу, я настолько ослабела, что с трудом могла вывести свое имя.

Я просидела в задумчивости несколько часов – что же будет дальше? Я зачахла, поддалась депрессии, моя нервная система была подорвана, и я теряла последние силы. Казалось, Махмуди был рад тому, что загнал меня в угол, что я уже не в состоянии распрямиться и бороться за свое освобождение. Я взглянула на дочку. Нежная кожа Махтаб была вся в расчесах от безжалостных комариных укусов. Лето близилось к концу. Скоро на смену ему придет зима. Я и не замечу, как времена года, само время растворятся в ничто. Чем дольше мы будем здесь оставаться, тем безропотнее будем воспринимать свое существование.

Мне вспомнился девиз моего отца: «Было бы желание, а выход найдется». Но при всем моем желании, кто поможет нам отыскать этот выход? Сможет ли кто-нибудь вызволить меня и моего ребенка из этого ада? Постепенно, несмотря на затуманенное болезнью и бесконечными пилюлями сознание, у меня вызрел план. Надеяться не на кого.

Только я сама смогу вытащить нас отсюда.

Однажды вечером, когда только что стемнело, я сидела в гостиной Амех Бозорг и вдруг услышала зловещий рев летевшего над самой землей реактивного самолета, который приближался к нашей части города. Небо прорезали вспышки выстрелов противовоздушных орудий, а затем раздались резкие, громоподобные раскаты взрывов.

Боже правый! Значит, война докатилась до Тегерана.

Я повернулась, ища глазами Махтаб, чтобы бежать с ней в какое-нибудь укрытие, но тут Маджид, заметивший мой испуг, принялся меня успокаивать.

– Это всего лишь учения, – сказал он, – накануне военной недели.

Военная неделя, объяснил мне Махмуди, – это ежегодный праздник в честь побед исламского оружия в войне с Ираком, а косвенно и с Америкой – ведь все средства массовой информации внушали иранцам, что Ирак не более чем марионетка, вооружаемая и контролируемая Соединенными Штатами.

– Мы готовимся к войне с Америкой, – произнес Махмуди с нескрываемым удовольствием. – Во имя торжества справедливости. Ведь твой отец убил моего отца.

– Что ты имеешь в виду?

Махмуди разъяснил: во время второй мировой войны, когда мой отец служил в американской армии, его часть стояла в Абадане, на юге Ирана, а отец Махмуди, будучи военным врачом, лечил американских солдат от малярии и в конце концов заразился и умер.

– Теперь вы за это заплатите, – изрек Махмуди. – Твой сын Джо погибнет в войне с Ближним Востоком. Можешь не сомневаться.

Я видела, что Махмуди меня просто изводит, и все же не могла провести грань между реальностью и его садистскими фантазиями. Я выходила замуж за совершенно другого человека. Так как же мне было понять, где реальность, а где вымысел?

– Пошли, – сказал он, – мы должны подняться на крышу.

– Зачем?

– На демонстрацию.

Это могло означать только одно: демонстрация будет антиамериканской.

– Нет, я не пойду, – ответила я.

Не говоря ни слова, Махмуди поднял Махтаб на руки и вынес ее из комнаты. Она закричала от страха и неожиданности, пытаясь вырваться, но он держал ее железной хваткой.

Вскоре сквозь открытые окна я услышала разносившиеся отовсюду безобразные выкрики. «Мааг барг Амрика!» – скандировал хор голосов с крыш. Я уже знала, что означает эта фраза, так как множество раз слышала ее в иранских последних известиях, – «Смерть Америке!».

«Мааг барг Амрика!»

Крики становились все громче и неистовее. Я зажала уши ладонями, но это не помогало. «Мааг барг Амрика!»

Я плакала от жалости к Махтаб, которая находилась на крыше вместе со всеми родственниками, в стальных объятиях одержимого отца, требовавшего от нее ненависти к своей стране.

«Мааг барг Амрика!»

В ту ночь в Тегеране слились воедино четырнадцать миллионов голосов. Перекатываясь с крыши на крышу, набирая силу, доводя людей до исступления, этот сокрушительный, невыносимый речитатив разрывал мне сердце.

«Мааг барг Амрика! Мааг барг Амрика! Мааг барг Амрика!»

– Завтра мы едем в Кум, – объявил мне Махмуди.

– Что это такое?

– Теологический центр Ирана. Священный город. Завтра первая пятница мохаррама – месяца скорби. В Куме находится гробница. Наденешь черную чадру.

Я вспомнила нашу кошмарную поездку в Рей, которая завершилась тем, что отец избил собственную дочь. Зачем этой семье надо было таскать нас с Махтаб за собой по святым местам?

– Я не хочу туда ехать, – сказала я.

– Поедешь.

Зная мусульманские законы, я выдвинула веский аргумент:

– Я не могу приблизиться к гробнице. У меня менструация.

Махмуди нахмурился. Всякий раз это служило напоминанием о том, что даже по прошествии пяти лет после появления на свет Махтаб я не могла родить ему еще одного ребенка – сына.

– Все равно поедем.

На следующее утро мы с Махтаб проснулись в состоянии глубокой подавленности. У Махтаб был понос – реакция на нервное перенапряжение, к которой я уже привыкла.