Илья Игнатьев - Чёртик из коробочки

На спину Прыгуна. Та-ак. Понравилось? Ясен перец. Лыбится. А не буду я тебя в рот, давай-ка… Женя, давай, можно? Туда, Илья? Туда. Ладно, только… Женя, я осторожно! Да нет, Илья, я это, давай, ладно, я же терплю, только потом я ещё, ладно? Гигант. Ха. Вот те и ха. Как, Илья, мне на живот? Не-е, Жека, так вот давай, на спине, ноги подними. Согни их, ага. Так, щас, послюнить надо… Давай я. Ладно, Жека, я сам, так вот. Эх, упираться не удобно, одна рука токо… Ладно, Женя, направь… Сюда? Да, Илья, сюда, только сперва не сильно, ладно, а потом можешь, ладно… а-а-а… э-эм-м… Терпит. Молодец, Попрыгун, терпит. Это мы совсем недавно с ним так, в попку, и то, если бы он сам не предложил, я бы и не стал, я же помню, как это было со мной впервые, в детдоме, да и потом тоже… Мне только с Митькой это стало… ну, не то, чтобы приятно, ничего в этом приятного я не вижу, а так, - это же с Митькой. А Прыгун сам, и ведь больно ему, ну сначала, хоть я и осторожно, но терпит, и даже нравится ему, говорит, что так он меня всего чувствует, и ещё, - ведь это же я, это же со мной… Но даже вот так, не быстро, осторожно, это же так… не опишешь ведь. И Женька ещё, он такой вот щас… ну да, красивый, хотя, не все же его красоту видят, - так, пацан, как пацан, глазищи вот только, это все замечают у него. А я бы на Прыгуна смотрел и смотрел, а сейчас особенно, и ещё он беззащитный сейчас, но это ерунда, никакой он не беззащитный, я же с ним, а когда я с ним, то какой же он беззащитный…

Я… М-м-м, Женя! А-а-ах… По-пры-гун! Я! Вот… Пошло… М-м-м… Бля-а-а…

- Ничего себе, Илья! Я даже почувствовал, ничего себе, здорово, а сегодня и не больно почти, вначале только, чуть-чуть…

- Тихо, тихо… - я валюсь на Женьку, осторожно, сильно, плотно, слегка, всем телом, как пёрышко, всем весом, я лечу, тихо, тихо, Женя…

- Да-а, ка-айф, - шепчу я Прыгуну в шею, ну и что, что он не слышит, он же мои губы чувствует кожей, и ладно.

И надо же, ведь у Прыгуна стоит его колышек, я это чувствую тоже кожей, животом. Ладненько. Бля, сосать чо-то… В губы сначала. М-м-м, кайф, как всё-таки он это делает, вот ведь самородок. А губы у Женьки такие, вообще, кайф! А у Митьки жестче, и умелые у Митьки губы, а у Прыгуна детские ещё, но такие, - кайф, вообще… А как вот это, - то, что я двоих сразу люблю? Митька говорит, что нормально, не грузись, говорит, Ил… Вот же! Ух, ты! Как это так Женька языком придумал, ну даёт! Ой, у меня у самого встаёт, ну, воще!

И Попрыгун тут же крепко хватается за мой член, валит меня на правый бок, - подчиняюсь, - залазит на меня, - опять чо-то придумал, - снова целуется, - кайф, - поднимается на мне, - и что? - затейник, прав Митька…

- А мн’е, мошн’о мн’е, мошн’о? Ил’я?

- Ж-женя! Ж-ж! Мож-жно.

- Д’а? Так… Не больно?

Ох, Женька, больно, насмешил… Блин, и правда, не рассмеяться бы, - так потешно Попрыгун губу прикусил, пыхтит, хм, - Попыхтун… А глаза, - вот съел бы, сырого и без соли! А Митька не пыхтит, не сопит, - просто прерывисто дышит, и ещё, когда кончает, воздух резко так сквозь зубы выдыхает… А те гады, в детдоме, те пыхтели, но не так, как вот щас Прыгун на мне пыхтит, он это так потешно делает, что я его ещё больше люблю за это, хотя, куда уж больше. А те… пыхтели. Мне в тот день десять исполнилось, ну, а там такой порядок, - раз десять, значит, твоя очередь подошла. Блядь, неужто четыре года прошло?..

Вот, щас кончать будет, Попрыгун мой, попрыгунский. Во как напрягся, глаза зажмурил, и не пыхтит, а всхлипывает даже как-то. Напрягся, каждую мышцу видно на грудке, и на животе тоже видно, хоть совсем и не накачанный у нас Женька, - так, пацан, как пацан, - а всё равно, красиво. А я так думаю, - он вообще очень красивый пацанчик, и почему этого не видит никто, и хорошо, что никто не замечает этого, разве что Митька, но ему-то можно, Митьке кроме меня никто не нужен, а мне кроме Митьки Женька вот ещё нужен… Всё. И Женька валится на меня, так же как я валился на него, это он умудряется даже в таком состоянии мне подражать, обезъяна-попугай. И за это тоже я его люблю… в ванную попрыгал, ладно, это надо, это же я сам его так научил, а ножки прямые, худые только, и длинные такие, стройные, красивый пацан, странно, почему это мало кто видит?.. Ещё раз его, что ли? В ротик можно, только я не знаю, когда Митька точно вернётся, а так мы с Женькой завтра всё равно по полной оторвёмся, одни же мы целый день…

- Так, Илья? Здорово, но мне больше в рот нравится, не знаю, может я маленький ещё? И вот иногда у меня выскакивает, это не очень. Наверно, и правда, маленький.

- Маленький, скажешь тоже. Нормально.

- Правда? Хорошо. Ну что, теперь ты? Да, Илья? Давай?

Я прикидываю, что и как. Хочется. Но время. Нет, Митька может приехать.

- Завтра. Женя, давай одеваться, Дима может вернуться.

- Да? Конечно, тогда давай одеваться, Илья, а ведь ты говорил, что Дима знает…

- Знает, и что? Ты что, хочешь, чтобы он нас с тобой вот так вот увидал? Хочешь? Я не хочу, чего-то.

- Да нет, и я не хочу, раз ты говоришь, да я и сам не хочу, зачем, не надо вот так вот, чтобы Дима нас с тобой увидал, зачем… Одеваться. Давай, Илья, слушай, а где мои плавки?

- Ну, ты… Да вон же они. А вот мои. А футболка? Вот. Нет, я тоже одевать не буду, рука, чёрт. Ага. Молодец, хороший мальчик, послушный, умный, глупый, добрый, смешной, плакса, рисует, зефир любит, меня любит, ласковый, а я дурак, руку сломал, ладно хоть, что шею не сломал, сам дурак, только дураки ведь…

- А? Я опять не понял ничего, ты или жестами давай, или говори медленно.

- Я. Тебя. Люблю. Понял?

- Это понял, - счастливо смеётся Попрыгун.

Да, хорошо, и с Женькой хорошо, и с Митькой хорошо. Разве мог я подумать, что можно всё это вот так вот, чтобы и любовь, и хотелось, и по-настоящему, и навсегда. Ясен перец, в детдоме я такого подумать не мог, а в подвале этом, на вокзале в Кургане, в бригаде у Корженя, и подавно. Хм, Малайку он трахал, а я так думаю, что больше он вид делал, что эту Юльку-Малайку он трахает, а как же - пацан ведь! Крутой, куда там на хуй… У него и не стоял-то наверно, клей же вечно, да потом он и на иглу подсаживаться начал, все там так кончают, если не грохнут до этого, или ещё чего, похуже… Ну, этого мне и не узнать бы, чего там похуже могло быть, как раз меня-то они бы толпой на берегу бы и грохнули, если бы не Митька. Да, Митька…

…Выслушал он тогда в машине все мои признания, что со мной в детдоме творили, и почему я подорвал оттуда, и говорит: - Гордись, Ил, - тогда он так меня впервые назвал, а я понял, что так теперь меня зовут, и это теперь моё настоящее имя, и я им буду гордиться. А потом дошло до меня! Ты что, Дима?! Чем гордиться-то мне? Тем, что ты не сломался. Я, Илья, вот про себя не уверен, если бы мне было десять лет, и я бы попал в такую кашу, не знаю, право, не уверен… Да ну, Дима, ты ж вон какой. Митька хмыкнул, и всё, и больше мы ни разу с тех пор к этому не возвращались, и не вернёмся, не вспомним никогда, сто пудов уверен я, хоть Митька и не сказал ничего такого, мол, забыли, типа того… Ладно, приехали мы в гостиницу, а я уже понимаю, что Митьку люблю, как не знаю кого. И какое было испытание вместе с ним спать ложиться, - вместе, одна же там кровать была. И то, что он мне предложил, что он хочет, чтобы я его братом был, и как оно всё будет… Короче, не могу уснуть. Митька поворочался, и уснул вроде, и проснулся тут же. Не спишь? Нет, Дима. Тащи сигареты. Сидим у окна, курим. Я в свете от фонаря вижу его тёмные волнистые волосы, его широченные плечи, думаю… Ни хуя я не думаю, боюсь я аж до судорог, что это всё снится мне. А он бычок выкинул, и говорит: - Всё, хорош, одевайся. Ну, вот, - думаю, - вот и всё, кончился сон. Одевайся, Илья, чего сидишь, не могу я здесь больше, поехали из этого Кургана, если спать захотим, то по дороге в машине поспим. Я пулей одеваться, а самого руки дрожат, ну, думаю, ещё вот раз только напугай меня так, и я тебя ночью прибью, и сам удавлюсь! Это, Дима, а у меня вот пятьсот рублей тут есть. И что? Не знаю, может, нужно чего? Хм, много чего нужно, и тебе, Ил, в основном. Одежда, учебники, репетиторы… Кто такие ещё? Учителя, которые с тобой будут заниматься, отдельно и специально, пока ты в школу не пойдёшь. В школу?! Ебать!.. Больше чтобы не слышал. Есть! Хм, есть… И тут на меня понимание всего и накатило, - всё, это же всё с нуля, и… Дима, вот ты хочешь, ну, чтобы братья, да? А как же твои родители, они же ведь знают, что братьев скоко у тебя! Да, именно репетиторы, в первую очередь по русскому языку, и самые лучшие… - задумчиво усмехается Митька, - Ил, у меня одна мама. Так вышло. Так что ты не беспокойся, ты будешь моим братом только по отцу, да, и вот ещё, как тебе такая фамилия: - Туманов? Это ты, Дима, - Туманов? Это мы, Ил, - Тумановы. Да? Ладно, покатит, но если меня кто Туманом, каким-нибудь, как овчарку одну, вот только если назовёт, то я тогда сразу в морду! Это уж как тебе угодно. А отчество? Павлович. Ну… тоже ничо. Павлович. Очень даже. А меня по-настоящему как, я тогда тебе, Дима, и не скажу, только же у меня ведь и ни справки о рождении, и ничего, вообще ничего. Решится всё это, Ил, всё, пошли в машину нашу, ничего не забыл? Всё забыл, Дима, ничего не помню, всё с нуля! Митька рассмеялся, и меня обнял, а у меня сердце чуть не остановилось, а потом мы пошли в нашу Импрезу, и уехали из этого Кургана…