Владимир Спектр - Русский жиголо

– Наедине с вами я должен ходить в ошейнике и той минимальной одежде, которую вы разрешите мне надеть.

Еще две прищепки на грудь, еще одна на яйца, и сразу еще две туда же.

– Я обязан становиться на колени перед вами при малейшем внимании с вашей стороны. Это моя основная поза.

Я уже не в состоянии сосчитать, сколько прищепок у меня на сосках, а сколько на яйцах и в области лобка.

– Я должен при каждой встрече исповедоваться перед вами, госпожа, во всех своих делах, прегрешениях и провинностях. Ваши тайны для меня священны. Я не открою никому ваших тайн, и сам не буду любопытен. Мой рот всегда на замке для всего, что касается вас, госпожа, – говорю я хрипло.

– Да, – эхом отзывается Вероника.

«Это уж вряд ли», – думаю я вдруг сквозь экстаз и полуобморочную негу, смешанную с болью.

– Я хочу наказать тебя, – шепчет Вероника. Она танцует под медленную «Satyam Shivam Sundaram». – Придется тебя наказать.

Ее холодная ладонь трогает мою задницу, гладит ее, опускается ниже, прихватывает яйца и сжимает их так крепко, что я невольно вскрикиваю от боли.

– Вставай и идем, – шепчет она и поворачивается, не отпуская моих яиц.

Я следую за ней, словно собака на коротком поводке.

Она приводит меня в спальню.

– На колени, – приказывает она.

Я снова опускаюсь на колени прямо перед кроватью, застеленной багровым покрывалом, спиной к Веронике. Та резкими движениями срывает с меня прищепки. Боль накрывает меня волнами, словно наркотические приходы.

– Ложись, – говорит она.

Стоя на коленях на полу вплотную перед кроватью, я ложусь на нее и вытягиваю вперед руки, Вероника надевает на них наручи и скрепляет между собой.

– Удобная позиция, – шепчет она, – чтобы наказать такого негодника, как ты. Все открыто, беззащитная плоть как на ладони.

Она снова гладит мою задницу, потом чуть выше, поясницу, спину, склоняется к моей шее и слегка прикусывает ее зубами.

– Восхитительно, – шепчет прямо в ухо и резко выпрямляется, отходит на шаг, встает у меня за спиной.

– Ты готов?

Я не успеваю ответить. На мою беззащитную задницу обрушивается серия ударов тонким хлыстом. Они ощутимы, но пока не доставляют заметных страданий, Вероника знает свое дело и еще только готовит меня к мучениям. Она бьет меня по заднице и спине, некоторые удары захватывают даже шею, я лежу молча, пытаясь отрешиться от всего земного, расслабиться, впасть в нирвану. Ведь только так, полностью растворяясь в ощущениях, можно не только вытерпеть, снести боль, но даже получить не похожее ни на что экстатическое удовлетворение.

Хлыст бьет все сильнее, удары становятся все чаще.

Она меняет хлыст на толстый и длинный кнут с плетеной рукояткой в форме фаллоса.

Погружение в боль, самоотдача, ты закрываешь глаза и отдаешься орудию, терзающему твою плоть.

И если бы я при этом был хотя бы капельку, хоть самую малость мазохистом!

Все дело в женщинах, а вернее сказать, в моих женщинах . Всегда выбирая подруг старше меня и лучше устроившихся в жизни, не умея косить под мачо, молодого самца, уверенного в себе, я вынужден был избрать роль более слабого, ведомого, с готовностью исполняющего любые прихоти своей госпожи.

Всегда, сколько я помню, все начиналось с простых человеческих отношений, а заканчивалось сексуальным рабством. Да что говорить! Последнее время у меня просто нет достаточных сил, чтобы играть активную роль. Все, что возможно, выжато из моей эмоциональной сферы, я практически не чувствую возбуждения, я могу часами пялиться на порноканал и онанировать, да так и не кончить, и дело тут вовсе не в импотенции, совсем нет. Все дело в нравственном выхолащивании, в заторможенности, в бескрайней и бесчувственной пустоте, что с незапамятных времен поселилась у меня в душе и смотрит, смотрит оттуда на мир ничего не выражающим взглядом моих некогда голубых глаз. Да, да, у меня голубые глаза, а ты и правда не заметила, куколка?

Хлыст бьет все сильнее, оставляя пунцовые отметины на моей загорелой и гладкой коже. Удары становятся резче.

Боль это шквал. Она распространяется по всему моему телу, не концентрируясь в местах ударов, а расползаясь во все стороны и даже проникая вглубь.

Боль это тоже наркотик, как и многое в нашем мире, только надо уметь правильно употреблять его.

Меня никогда не наказывали родители. Либерально настроенные, они всегда предпочитали разъяснительную беседу физическим экзекуциям.

Теперь я сомневаюсь, правы ли они были.

Я старался не драться в детстве, всегда уступая более развитым сверстникам.

Теперь я не уверен в правильности своего выбора.

Я всегда предпочитал исподтишка отомстить, столкнуть лбами недавних обидчиков, втираясь в их круг, завоевывая доверие, прибегая ко лжи и предательству, изучая с самых ранних лет науку интриганства.

Теперь я искусно пользуюсь ею в своей взрослой жизни.

Хлыст в последний раз со свистом разрезает воздух и опускается на мою истерзанную плоть.

Я открываю рот, чтобы глотнуть воздуха, но мне он кажется пустынным зноем, палящим и обжигающим мою глотку. Я открываю глаза, перед ними яркие пятна и круги.

Вероника склоняется надо мной, целует меня в губы, проводит рукой по подбородку.

– Слезы, – говорит она.

А ведь я никогда не плакал в детстве. Я просто не умел это делать.

Теперь я научился плакать и не стесняюсь слез.

Снова настроение у меня скверное. Я чувствую себя раздраженно и подавленно. А все потому, что в этом гребаном посольстве желающих уехать в туманный Альбион целая толпа. И все по большей части какие-то бомжи, правда, несколько заграничного вида – уж больно чистенькие на них кроссовочки и нейлоновые куртяшки. Хорошо еще, что мои бумаги уже отправили в канцелярию и остается лишь сидеть на неудобном пластиковом стульчике и ждать, когда вызовут на собеседование.

От нечего делать я листаю припасенный на этот случай журнал. На последней странице, среди фотографий с показа Дениса Симачева в лофте Кати Гомиашвили, нахожу несколько моих. Нормально рассмотреть себя не удается, шум вокруг стоит несусветный, англичане постоянно что-то выкрикивают в микрофон, да и соотечественники галдят как подорванные.

Секретарша Вероники сказала, что будет ждать меня на улице, на всякий случай. Я не спорил, хотя смысла в этом ее ожидании не было никакого, если бы мне отказали в визе, она вряд ли смогла бы это исправить. Я немного размышляю о ней, решаю, что скорее всего она приезжая, у москвичей совсем не такое выражение лица, ну и улыбка, да, искренняя, немного смущенная улыбка.

«Симпатичная девочка, – думаю и откладываю в сторону глянец. – Интересно, сколько ей лет? Наверное, не больше двадцати четырех».