Карлос Сафон - Тень ветра

— Фермин Ромеро де Торрес, госслужащий в отставке. Очень рад знакомству.

— Даниель Семпере, круглый дурак. Мне тоже приятно.

— Вы к себе несправедливы. В такие ночи, как эта, все кажется хуже, чем есть на самом деле. Вот гляньте хоть на меня: я прирожденный оптимист. Ни секунды не сомневаюсь, что дни режима сочтены. По всем признакам, вот-вот нагрянут американцы, Франко отправят торговать лимонадом в Мелилью. [15] Мелилья — испанский город-анклав на севере Африки. А я верну себе место, репутацию и поруганную честь.

— А чем вы занимались?

— Разведка. Высококлассный шпионаж, — сказал Фермин Ромеро де Торрес. — Скажу только, что был человеком Масиа [16] Франсеск Масиа-и-Льюса — лидер каталонского национального движения. Председатель Женералитата (правительства) Каталонии в 1931–1932 годах. в Гаване.

Я понимающе кивнул. Еще один псих. Барселонской ночью их притягивает друг к другу. Как и придурков вроде меня.

— Слушайте, не нравится мне ваша рана. Здорово вас отделали, а?

Я прикоснулся к губам. Они еще кровоточили.

— Из-за юбки, поди? — полюбопытствовал он. — Оно того не стоило. Женщины этой страны — а я повидал мир и знаю, что говорю — лицемерны и фригидны. Точно. Вот помню я одну мулаточку на Кубе… Знаете, другой мир. Совсем другой мир. Эта карибская сучка прижимается к тебе всем телом, извиваясь под местные ритмы, и шепчет на ухо: «Эй, папаша, сделай так, чтобы мне было пррриятно», — и настоящий мужик, у которого кровь кипит… а, да что там говорить…

Мне показалось, что Фермин Ромеро де Торрес, или как там его на самом деле звали, нуждался в душеспасительной, ни к чему не обязывающей беседе едва ли не больше, чем в горячем душе, тарелке чечевицы с копченой колбасой и смене белья. Какое-то время я ему кивал, дожидаясь, пока утихнет боль. Мне это не стоило большого труда, поскольку ему и надо-то было только чтобы кто-нибудь вовремя поддакнул и сделал вид, будто его слушает. Бродяга уже начал посвящать меня в подробности тайного плана похищения доньи Кармен Поло де Франко, [17] Мария дель Кармен Поло де Франко — жена генерала Франко. когда я увидел, что дождь немного утих, а гроза медленно отступает на север.

— Ну, мне пора, — пробормотал я, пытаясь подняться.

Фермин Ромеро де Торрес грустно кивнул и помог мне встать, стряхивая несуществующую пыль с моей мокрой одежды.

— Что ж, в другой раз, — смирившись, вздохнул он. — Иногда язык мой — враг мой. Начинаю говорить, и… слушайте, это, ну, насчет похищения, ведь это между нами, а?

— Не волнуйтесь. Могила. И спасибо за вино.

Я направился к Рамблас. Уходя с площади, бросил прощальный взгляд на окна квартиры Барсело. Света в них по-прежнему не было, и по стеклам стекали последние слезы дождя. Я хотел бы возненавидеть Клару, но не мог. В самом деле, ненависть — дар, который обретаешь с годами.

Я поклялся себе, что больше никогда не увижу ее, не упомяну ее имени и не вспомню то время, что напрасно провел с ней рядом. По непонятной причине на меня снизошло умиротворение. Гнев, погнавший меня из дому, испарился. Но я боялся, что завтра он воротится и охватит меня с новой силой. Боялся, что ревность и стыд сведут меня с ума, когда детали нынешних ночных событий канут на дно моей души. До рассвета оставались считанные часы, а мне еще надо было кое-что сделать, для того чтобы с чистой совестью вернуться домой.

Передо мной зияла темная брешь улицы Арко-дель-Театро. В центре образовался черный ручей, медленно и плавно, словно похоронная процессия, двигавшийся к центру квартала Раваль. Я узнал старый деревянный портал и барочный фасад, к которому как-то на рассвете, шесть лет назад, привел меня отец. Я взбежал по ступенькам и укрылся от дождя под аркой портала, где пахло мочой и гниющим деревом. От Кладбища Забытых Книг несло мертвечиной сильнее, чем когда-либо. Я и не помнил, что дверным молотком тут служила медная голова чертенка. Я сгреб его за рога и трижды ударил. За дверью разнеслось гулкое эхо. Через какое-то время я снова постучал, теперь шесть раз, уже сильнее, так что даже стало больно руку. Прошло еще несколько минут, и я начал думать, что там никого нет. Присев на корточки, я достал из-под пиджака книгу Каракса, открыл ее и еще раз прочел ту первую фразу, что зачаровала меня много лет назад.

Тем летом все дни выдались дождливыми, и, хотя многие утверждали, что это кара Господня за то, что в селении рядом с церковью открыли игорный дом, я знал: это мой и только мой грех, ибо я научился лгать, а в ушах моих все еще звучали слова матери, сказанные на смертном одре: я никогда не любила человека, ставшего мне мужем, любила другого, о котором мне сказали, будто он погиб на войне; найди его и скажи, что я умерла, думая о нем, ведь он-то и есть твой отец.

Я улыбнулся, вспомнив ту первую ночь, когда я запоем читал роман. Захлопнув книгу, я хотел уже постучать в третий и последний раз, но прежде чем пальцы мои легли на головку молотка, двери приоткрылись ровно настолько, чтобы предъявить мне профиль хранителя, держащего масляную лампу.

— Доброй ночи, — проговорил я. — Вы — Исаак, верно?

Хранитель, не моргая, изучал меня. В свете лампы его угловатые черты казались янтарно-алыми, и я отметил его очевидное сходство с чертом на дверном молотке.

— Вы Семпере-сын, — сонным голосом пробормотал он.

— У вас превосходная память.

— А у вас отвратительная манера являться в самое неподходящее время. Вы в курсе, который час?

Его цепкий взгляд уже различил книгу у меня под пиджаком. Исаак вопросительно качнул головой. Я достал книгу и показал ему.

— Каракс, — сказал он. — В этом городе едва ли десяток человек знает, кто это, а книги его читали и того меньше.

— Один из этого десятка надумал сжечь книгу. И я не знаю лучшего места, чем это, чтобы ее спрятать.

— Тут кладбище, а не банковский сейф.

— Вот именно. Книгу надо похоронить, причем там, где ее никто не найдет.

Исаак осторожным взглядом окинул переулок. Затем чуть шире приоткрыл дверь и сделал мне знак войти. В огромной темной передней пахло сыростью и горелым воском. Откуда-то из глубины доносился звук нескончаемой капели. Исаак протянул мне лампу, чтобы я подержал ее, пока он извлекал из своих одежд связку ключей таких размеров, что ей мог бы позавидовать любой тюремщик. Не знаю, каким чудом он сразу нашел нужный ключ и вставил его в замок, закрытый стеклянным каркасом, передачами и зубчатыми колесиками напоминавший сошедшую с заводского конвейера музыкальную шкатулку. Одним поворотом кисти руки Исаак привел механизм в движение, он заскрипел; я увидел рычаги и кулачковые сочленения, скользящие в восхитительном техническом танце, затем металлические стержни выдвинулись во все стороны, как звездные лучи, и вошли в отверстия в стенах по периметру входной двери, накрепко замкнув ее.