Дорис Лессинг - Расщелина

Время шло. А вот и событие, расчленяющее течение времени, размечающее его для них и для нас.

В экспедиции задержалось несколько беременных. Чем больше увеличивались их животы, тем сильнее росла озабоченность Хорсы.

Вот женщины родили, и обширные мужские пляжи, где они стояли лагерем, ночевали, пировали, огласил детский вопль. Хорса пришел в ужас, как и большинство его мужчин. От этого они стремились удрать, оторваться, отрешиться.

«А вы чего ожидали? Девушки рожают, деточки кричат, им надо и ням-ням, и пи-пи, и попки помыть, и пригреть-приголубить… Тупые безмозглые животные, погибели на вас нет!!! Хорса, ты разве не знал, что это произойдет? А если такой идиот, что сам не знал, так вспомни своей дурацкой башкой, как я тебе долдонила, что бабы брюхатеют и рожают, рожают, говорила я тебе, когда ты девиц с собой волок…»

Представьте себе, что вы такое услышите…

Один новорожденный умер. На этом пляже водились гнусные желтоватые мушки, роями набрасывавшиеся на все для них съедобное, живое и мертвое, будь то объедки человеческой трапезы, выброшенная на берег гниющая рыба, водоросли или же обнаженные тела мужчин и парней. Спастись от этой гадости можно было лишь примостившись поближе к огню, жара и дыма которого они опасались. Умерший ребенок весь распух от укусов. Молодые мамаши старались спасти своих детенышей от напасти, погрузив их в воду, но от постоянного пребывания в воде кожа младенцев морщилась, воспалялась.

Хорса решил покинуть проклятое место, перенести лагерь на другой пляж, лишенный этой нечисти. Но дети плакали, мамаши их жаловались. Они пустились в эту экспедицию, потому что жизни не представляли без «игр» с мужскими трубками, но сейчас секс для них временно был под запретом, и они нашли другое развлечение, досаждая всем окружающим злословием.

— Ну, и на что они нам? — мрачно чесали затылки парни.

— Как на что? Мы даем новую жизнь! — торжествующе восклицали женщины.

«Ох, и дрянь же эта жизнь», — молча констатировали страдальцы.

Столь долгий путь они прошли, путь, измеряемый промежутком в девять месяцев, с остановками и проволочками. Если измерять расстоянием… — но они не измеряли расстояний.

А сколь долгим будет возвращение? Возвращение куда? На лесную поляну? Их деревья являлись мужчинам во снах. Чудесные зеленые великаны, чудесное время, проведенное в их роскошных кронах! Дурака они сваляли, оставив такое прибежище. Чем не жизнь была? Только и дела — жги костры да не забывай поглядывать по сторонам, чтобы какая-нибудь пакость не подобралась, вроде этих свинок да кошечек.

Почему-то, однако, никто не хотел возвращаться на место старого лагеря. Ведь путешествие куда-то ведет. Что-то нужно найти, открыть, чем-то завладеть, что-то захватить, присвоить… Мрачные мысли никуда не приводили. Что делать?

Умер еще один младенец, женские вопли звучали еще гаже, чем надрывный детский плач. Парни не могли припомнить, чтобы раньше младенцы умирали от болезней. С чего бы им болеть? А эти, выходит, болеют… какой-то неведомой болезнью.

Потерявшие младенцев женщины впали в прострацию. Они плакали, валялись, закрыв лица руками, страдали молча, из сосков их сочилось молоко. Зрелище кошмарное, отвратительное… Парни старательно отворачивались. А ведь это те самые девицы, их, можно сказать, боевые подруги, их можно было считать товарищами… и так все испортить этой идиотской беременностью! А потом — еще хуже, не передать! Охи, ахи, крехи, вздохи… вопли… и вот… вообще кошмар!

Нет, в лесу, неподалеку от женского берега жилось не в пример лучше. Дырки приходили, получали то, чего хотели, оживляли свои матки, возвращались восвояси. Потом приходили новые, другие, или эти же обновленные… И прок от них был, польза… да и ногу-руку срастить, порванный бок залечить… А сейчас на что они годны? Занимаются своими орущими сосунками или валяются, как выкинутые на берег медузы. И отвлекаются от этих занятий, только чтобы поорать на парней да на мужиков.

Здесь история останавливается передохнуть. Экспедиция Хорсы и разрушение Расщелины отмечают конец — он же начало, начало лесных деревень. Но тогда они еще не знали, что такое лесная деревня. Хронисты не знали этого. Сей долгий период истории завершается словами: «И не ведал Хорса, где он».

«Кто-то нужен, чтоб узнать», — могу я сказать историку, вглядывающемуся во тьму времен и не ощущающему уверенности в неузнаваемо изменившейся обстановке.

«И не ведал Хорса, где он». Что означала эта фраза для нового историка? Где они звучали, новые голоса? В лесных деревнях. Нам неизвестно, сколько таких деревень таилось в лесу, сколько в них жило народу. Хронисты посчитали необходимым особо заметить, что каждую деревню окружал двойной частокол из заостренных жердей — защита от хищников. Не скажешь, что жители деревень не ведали, где они. С одной стороны, они находились невдалеке от женского берега. Понадобилось немало времени — века? — для того, чтобы убедить женщин оставить море и поселиться с мужчинами, да и то на том только условии, что поселение это

находилось в пределах дневного пешего марша от женского берега. Следовательно, когда историк провозглашает, что «не ведал Хорса, где он», он тем самым хочет подчеркнуть, что сам-то он прекрасно осведомлен, где находится в пространстве и времени. Подвиги Хорсы и его отчаянный бросок в неизвестность получили должное признание, о них пели и рассказывали у костров.

Полагаю, что мы, римляне, не в состоянии полностью постичь эту фразу: «И не ведал Хорса, где он». Нас обучили определять, где мы находимся, с помощью всевозможнейших способов. Когда наши легионы возвращаются из Галлии, из стран германцев, из Дакии, они детально повествуют, гдеони были и кактуда добрались. Если враг дерзнет нарушить границы империи, мы знаем, ктоон и откудавзялся. Суда наши бороздят моря, добираются до Британии на севере, до Египта на юге; рабам нашим известны страны, о которых мы едва слышали. Мы, римляне, знаем, где мы, знаем свое место в истории, хотя даже маленький мальчик скажет вам, что «Рим охватывает больше, чем познать возможно». И этот самый маленький мальчик, стоя на берегу и глядя на изгибы исчезающего вдали берега, знает, что может достичь противоположного берега залива, стоит лишь потратить несколько дней на переезд.

Но вернемся к Хорсе. Подумаем о том, что он знал. Знал он скалистый женский берег. Знал большую реку и леса долины орлов, знал пути, ведущие туда от женщин. И когда Хорса стоял на своем пляже — не ведая, где этот пляж находится, — и глядел вокруг, вглядывался в морскую даль, он и представления не имел, не находится ли он на берегу залива, устремляясь взором туда, где лежит невидимый противоположный берег. О да, заливы он встречал на своем пути с того самого места, где распрощался с Мароной. Знал бухты, знал мысы и полуострова. Удосужился ли он их как-либо назвать? Позже хронисты в деревнях уже применяли термины «залив», «мыс», «полуостров», но бешеный бросок Хорсы показал им, что сам вождь и люди его маялись не на берегу залива, большого или малого, не зная, где они и что им делать. «И не ведал Хорса, где он» — фраза эта представляет ограниченность знания вообще: то, что нам, римлянам, претит.