Франсуаза Саган - Неясный профиль

– Я беспокоился, – сказал Юлиус. – Где вы были?

– Я приехала к свекрови очень рано, вернее, очень поздно, и проспала у нее все утро. Потом я была у Алана.

– Как он?

– Неважно, – сказала я.

– Вы думаете скоро вернуться?

Я медлила с ответом, поскольку сама этого не знала.

– Я спрашиваю, потому что завтра могу быть в Нью-Йорке, – объяснил он. – Я должен уладить кое-какие дела, потом ехать в Нассау, тоже по делам. Если хотите, вы могли бы поехать вместе со мной и моей секретаршей. Неделя у моря вам не повредит.

Неделя у моря. Я представила себе белый пляж, море цвета индиго и сверкающее солнце, в лучах которого отогреваются мои старые кости. Я больше не могу жить в городе.

– А Дюкро? – сказала я. – Мой редактор?

– Я позвонил ему, как мы с вами договаривались. Он считает, что, раз уж вы в Нью-Йорке, вам следует побывать на нескольких выставках – он сказал мне, на каких. Думаю, он не будет возражать против вашего отсутствия, если вы привезете ему несколько статей. Он, кажется, даже сказал, что эта поездка – большая удача.

Я ожила. Поездка из нелепой и печальной превращалась в полезную, может быть, даже увлекательную, да еще это неожиданное счастье оказаться на пляже. Я никогда не была в Нассау. Мы с Аланом, как пираты, забирались на маленькие, затерянные острова Флориды и Карибского моря. Но я знала, что Нассау – рай для богатых, и нет ничего удивительного в том, что именно там Юлиус установил один из своих форпостов.

– Это было бы прекрасно, – сказала я.

– Вам это пойдет на пользу, и мне тоже, – добавил Юлиус. – Погода здесь гнусная, я просто еле жив.

Я плохо представляла себе Юлиуса еле живым или даже подавленным. Глядя на него, скорее можно было вспомнить бульдозер, впрочем, может быть, это просто несправедливо с моей стороны, а может, мне просто недостает воображения. То и другое часто взаимосвязано.

– Я приеду как только смогу, – повторил он. – Не беспокойтесь обо мне. Что вы собираетесь делать сегодня вечером?

Я понятия не имела и так ему и сказала. Он засмеялся и посоветовал мне лечь в постель и посмотреть какой-нибудь фильм, чтобы уснуть. Сказал, что в администрации гостиницы всегда в моем распоряжении некий мистер Мартин, передал привет от Дидье, которому, кажется, меня уже недостает, и добавил, что у него в спальне есть несколько хороших книг, потом ласково пожелал мне доброй ночи, в общем, успокоил.

Я заказала по телефону легкий ужин, нашла в спальне книгу Малапарте и, пользуясь приливом сил, разобрала чемодан. А в нескольких кварталах от гостиницы, в тишине больничной палаты лежал молодой обессиленный мужчина и, наверное, ждал, когда кончится эта ночь. На мгновение я представила себе нескончаемое ожидание в темноте, запрокинутый профиль, вернее, лицо, синеватое от щетины, утонувшее в подушках, а потом погрузилась в книгу и забыла обо всем, кроме странного и дикого мира «Капута». День выдался тяжелый.

На следующее утро, прежде чем идти в клинику, я отправилась на выставку Эдварда Хоппера, американского художника, которого особенно люблю. Целый час я промечтала перед его грустными полотнами, населенными одинокими героями. Особенно долго я простояла перед картиной под названием «Сторожа моря», где мужчина и женщина на фоне дома кубической формы, сидя рядом, глядели на море. Отчужденность между ними была очевидна. Мне показалось, будто я вижу безжалостную иллюстрацию к нашей с Аланом жизни.

Он побрился, цвет лица у него был нормальный, и во взгляде больше не было безумного блеска и мольбы. Выражение лица изменилось и было мне хорошо знакомо: в нем читались недоверие и злость. Он едва дал мне сесть.

– Итак, ты ушла из дома и живешь в номере Юлиуса А. Крама? Он приехал с тобой?

– Нет, – сказала я, – он предложил мне свой номер, а поскольку, ты знаешь, мы с твоей матерью не очень ладим…

Он перебил меня. Щеки его порозовели, глаза сверкали. В который раз я с грустью отметила, что ревность делает его еще красивее. Существует тип людей, куда более распространенный, чем принято думать, которые обретают равновесие и силу только на поле боя.

– А я-то, дурак, думал, – сказал он, – что ты приехала специально, чтобы увидеть меня, но он, ясное дело, не сумасшедший, чтобы оставить тебя одну больше, чем на два дня. Когда он приезжает?

Я вышла из себя. Его интуиция, верная и ложная одновременно, лишила меня возможности убедить его в моей правоте и была мне ненавистна. Опять я оказалась в тупике, как это было всегда на протяжении нашего брака: всегда под подозрением и всегда хоть в чем-то, да виновата. Я попыталась шутить, заговорила о Хоппере, о Нью-Йорке, о самолете, но он не слушал. Он вернулся к прежним упрекам, а я, со смешанным чувством злости и облегчения, сказала себе, что была права, что разрыв неизбежен, а вчерашнее свидание, так меня ранившее и растрогавшее, – не более чем случайность плюс моя жалость. А я слишком хорошо знала, что любовь не может держаться на жалости, она задыхается под ее гнетом и умирает.

– Но в конце концов, – сделала я последнюю попытку, – ты прекрасно знаешь, что между мной и Юлиусом нет близких отношений.

– Действительно, – согласился он, – при мне ты обычно заводила себе кого-нибудь покрасивее.

– Никого я себе не заводила, как ты выражаешься, при тебе. И всего-то было два случая, которые ты сам же и спровоцировал.

– Как бы то ни было, Юлиус А. Крам взял тебя под свое крылышко, золотое крылышко, и тебе это, видимо, нравится. И потом, – добавил он с неожиданной яростью, – какое мне дело, спишь ты с ним или нет! Ты беспрестанно видишься с ним, говоришь с ним, звонишь ему, улыбаешься ему, да, улыбаешься, говоришь с кем-то, кроме меня! Даже если он не тронул тебя кончиком пальца, это все равно.

– Ты хочешь, чтобы мы снова стали жить, как в последние недели перед твоим отъездом? Существование двух буйнопомешанных, запертых в квартире? Это твой идеал жизни?

Алан не сводил с меня глаз.

– Да, – сказал он. – Две недели ты принадлежала только мне, как на тех пустынных пляжах, куда я увозил тебя и где ты никого не знала. Но к концу этих двух недель ты уже заводила себе друзей среди рыбаков, отдыхающих или официантов из кафе, и надо было уезжать. Из Антильских, Барбадосских, Галапагосских островов не осталось ни одного, где бы мы не побывали, но есть другие, которых ты не знаешь и куда я увезу тебя силой, если понадобится!

Он стал кричать, покрылся испариной и в самом деле выглядел сумасшедшим. Ошарашенная, я поднялась со стула. Вошла медсестра, быстро, но спокойно, со шприцом в руке. Он отбивался, она позвонила, появился санитар и сделал мне знак выйти. В коридоре я прислонилась к стене – как пишут в романах, к горлу подкатила жуткая тошнота. Алан все выкрикивал названия островов, бразильских пляжей, индейских провинций, голос его становился все пронзительней, и я заткнула уши. Вдруг стало тихо, и из палаты вышла медсестра все с тем же невозмутимым спокойствием на лице.