Авраам Иехошуа - Господин Мани

— Да, и Линка. Моя болезнь и уход за лошадью сблизили их, но сейчас я знаю, что только в ту ясную звездную ночь, на том пустынном и странном острове между ними действительно что-то началось…

— Дружба, любовь, связь, влечение, потребность друг в друге, сострадание… Чего еще твоей

душе угодно? С того момента, когда он велел втащить лошадь на корабль, я понял, что передо мной совсем не простой человек, что в этом Мани спрятано много разных Мани…

— Они продали лошадь — поехали в ту же ночь с маклером-евреем в одну из деревень в глубине острова и там нашли покупателя.

— А где нет евреев, отец? Скажи мне! Скажи!

— Просил ее помочь, — видно, сразу разглядел в ней истую дочь торговцев, которая умеет постоять за ценой.

— Я же сказал: жена и двое детей.

— Конечно, видел. Какая-то вся поблекшая, на несколько лет старше его, почти не выходит из дому, чувствуется, что потери троих новорожденных порядком изнурили ее.

— В ту ночь.

— Меня оставили на песке, и я лежал, закутанный в одеяло и смотрел на звезды, а когда увидел эту пару под утро, вернувшихся уже без лошади, то понял: что-то между ними произошло, они теперь словно сторонились друг друга, соблюдали дистанцию; понял я это и по тому, как стремительно Линка бросилась ко мне, как горячо распрашивала о моем здоровье.

— Они продали лошадь, и я даже в какой-то момент позавидовал ей, что она остается здесь, в горах.

— Как странно, тебя интересуют совершенно незначительные детали.

— Понятия не имею, спроси Линку, она присутствовала при заключении сделки.

— Еще три дня до Александрии, а оттуда в Яффу, куда мы прибыли в Рош-ха-Шана. [66] См. прим.45.

— Уже нечем было. Тошнота сменилась сонливостью, я постоянно находился в полудреме, в основном под действием порошков, которые Мани обычно давал роженицам для успокоения. А в день прибытия в Яффу меня вывели на палубу и всячески подбадривали, чтобы турки, не дай Бог, не заподозрили, что я болен чем-то таким, что вызовет эпидемию на Святой земле.

— Нет, это не совсем порт. Корабли бросают якорь в отдалении от берега, к ним подходят лодки и забирают пассажиров.

— Разумеется, исмаэлиты. [67] Согласно Библии, арабы являются потомками Ишмаэля (Исмаила) — сына Аврахама (Авраама) от служанки. Хагар (Агарь).

— Местные.

— Что значит «кочуют»? Опять? Никуда они не кочуют.

— Не кочуют — и точка.

— И в шатрах, и в домах.

— Не считал.

— Я бы на твоем месте не спешил сбрасывать их со счетов.

— Турки? Очень милы в своей лени и лихоимстве. Почти ничего не спрашивали. Было видно, что английский паспорт Мани оказывает на них магическое действие.

— Очень яркий свет…

— Потому, что он не встречает преград, — нет ни рощ, ни лесов… редкие деревца… пески, белые, мягкие… золотые пески, смотреть на них очень приятно, но ходить по ним утомительно.

— Солнечный край. Уж чего-чего, а солнца там хватит на всех, я это сразу понял.

— Из порта прямо на поезд.

— Конечно, настоящий. Между Яффой и Иерусалимом. Только разве что колея уже, чем у нас, и состав короче — есть в нем что-то игрушечное. Но поскольку мы приехали в праздник, а поезда в Эрец-Исраэль тоже блюдут традиции, нам пришлось…

— Тебе это нравится, а? Я так и знал.

— Может, и недовольны, но молчат. Это цена за высокую честь проживать на Святой земле.

— На удивление. Но Мани обещал вернуться домой до праздников, и мы, не долго думая, погрузились на товарный поезд, который вез… представь себе, отец, что он вез?..

— Ну, догадайся…

— Еще одна попытка…

— Бочки с водой. Простой питьевой водой. Жаркое лето, в Иерусалиме нехватка воды, и ее приходится возить бочками, пока туда не отведут воды Дуная…

— Одна труба, проложенная между холмов.

— Нет, не пустыня, все-таки не пустыня, я бы сказал пустоши… бугры да камни…

— То здесь, то там оливковые деревья, кустарник, колючки, чертополох… пахнет сухой травой, которая вот-вот загорится, потом вдруг, откуда ни возьмись, резкий запах мяты…

— Не горы, отец… Холмы, сероватые, ну вроде как… я даже не знаю… холмы…

— Я был счастлив, что мы удаляемся от моря. Правда, въезжать так в Эрец-Исраэль было странно — в закрытом товарном вагоне среди огромных безмолвных бочек. Но главное, что подо мной больше не ходили волны.

— Линка погрузилась в глубокое молчание. Раскрасневшаяся от жары, в тонкой египетской кофточке, купленной в Порт-Саиде, она притаилась в углу, вероятно, со страхом думая о предстоящей встрече с семейством своего нового и столь странного избранника.

— А ты все о пейзаже, да о природе. Подумай лучше о людях…

— Я же сказал: закрытый вагон, узенькое окошко, так что много я не видел… По-моему, сначала возле сельскохозяйственного училища… Оно называется…

— Правильно. И арабского городка, название которого я позабыл.

— Возможно.

— Нет, небольшой, там все небольшое…

— Опять ты про какие-то шатры, почему «шатры»? Глинобитные домики, которые вписываются в окружающий пейзаж, как скалы…

— Ну есть, наверное, и шатры. Мы, вообще, видели очень немного, потому что темнеет там очень быстро. Солнце печет вовсю, а потом вдруг в одно мгновение исчезает. Пока поезд, тяжело пыхтя, карабкался в Иерусалим, вагон озарился уже вечерним светом.

— Семь часов. Пять часов ехали, два стояли.

— Что значит "дыра"?

— Я так сказал?

— Да? Почему? Ну, может быть.

— Просто как-то сорвалось с языка. Вовсе не дыра, а скорее…

— Видели мы немного. К вечеру уже были в Иерусалиме. Что я могу сказать о нем? Нищий маленький город, жить в нем нелегко, но при этом не захолустье, провинциализмом там и не пахнет.

— Духовность? Возможно, но в чем она? Может, в самом названии? Оно служит залогом сохранения сути этого города в большей степени, чем все его синагоги, мечети, городские стены и церкви.

— Боже, почему тебя так занимают все эти детали, отец? Ты просто ненасытен. Я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы рассказывать все по порядку, не нарушать канву, чтобы не выпалить сразу кровавый конец этой истории, а ты, очевидно, ждешь впечатлений паломника. Ведь мы же приехали поздно вечером и не могли увидеть ни башен, ни крепостных стен, ни мечетей. Поезд пришел на какой-то, можно сказать, полустанок, меньше, чем в Хожуве, безлюднее, чем в Величке, — не было никого, кроме нескольких арабов с подводами, приехавших за водой. И пока Мани искал, кто согласится нас отвезти, мы с Линкой решили размять ноги. Двое одиноких странников из далекой Галиции идут по рельсам и доходят до конца колеи, до доски, прибитой на двух столбах, за которыми нет ничего, только колючки; конечная станция, без ответвлений и без объездов; одинокая тонкая змейка пути, который бесповоротно зашел в тупик.