Александр Кузнецов - Два пера горной индейки

И вдруг... Серая скала метрах в тридцати, и на нее выползает что-то большое и черное. Я перепугался, подумал было: гималайский медведь. Трусишь ведь тогда, когда не знаешь, что тебя ждет, не можешь понять происходящего. Страшна неизвестность. Появилось что-то и исчезло. Ну, думаю, от жары у меня галлюцинации начались. А оно вновь появляется на скале. Черное и большое. В левом нагрудном кармане у меня всегда четыре патрона с картечью. Зарядил картечью, оно ушло. А через несколько минут опять появляется. И я, совершенно ничего уже не соображая, стреляю картечью. И тут меня охватывает паника. Ведь если это медведь и я его ранил... Да... Опять быстро заряжаю ружье картечью.

Тишина... И я стал делать глупость за глупостью, встал и пошел туда, держа ружье наготове. Подхожу к скале — никого. Заглянул и обомлел. Вы знаете серебристого фазана, а там лежал близкий к нему вид. И тут я затрясся: идиот, такую редчайшую птицу, совсем неизученную — и картечью! Хватаю ее, скорее, скорее, пока не окровенилось перо, начинаю искать раны и не нахожу. Нет дырки! Ни одной.

Ну, думаю, вот теперь я точно помешался. Птица теплая, а раны нет. Дую на перо по второму разу, прохожу с осмотром от клюва до хвоста — нет раны. Заткнул клюв и ушные отверстия ватой, уложил в сумку и скорее в лагерь, снимать шкурку. Там ведь в такой жаре моментально все портится. С маленьких птичек я снимаю тут же, прямо на колене, а с такой возни побольше. Пусть я окончательно рехнулся, но не пропадать же такой редкости!

Снимаю в палатке шкурку и обнаруживаю вытекающую из уха сукровицу. Посмотрел хорошенько и нашел в ухе этой большой птицы дробинку — бекасинку. И тут только до меня доходит, что в крайнем напряжении, изнемогая от жары и усталости, я стрелял по зимородку картечью, а по фазану — полузарядом самой мелкой дроби. Но единственная бекасинка — в ухо! На таком расстоянии... И наповал... Тут немудрено разумом податься. Если бы кто-нибудь из вас мне такое рассказал, я бы ни за что не поверил.

Однажды с группой альпинистов и горнолыжников я поехал на тренировку в Польшу, в Закопане. Условия для отработки горнолыжной техники там прекрасные. Прямо из города подвесная дорога поднимала нас к вершинам Татр, на Каспровы верх. Здесь стоял ресторан из алюминия и стекла, находилась горноспасательная станция, и отсюда начинался спуск по снежным склонам вниз, в город... Одна из трасс имела протяженность около пяти километров. По пути спуска, на самом сложном и интересном участке, работал еще один подъемник, поменьше, а ниже его трасса входила в еловый лес и петляла по дорожкам, кулуарам и овражкам. Заехав в лес, я уходил с трассы, выбирал укромное местечко, раздевался и, греясь в лучах ласкового мартовского солнца, слушал птиц. Я редко попадал в горы без ружья. Приходилось утешаться тем, что нового для себя здесь не найти: птицы были те же, что и на Кавказе.

Во время одной из таких остановок, развалившись, как в шезлонге, на хитрой конструкции из собственных палок и лыж, хорошо известной любящим посибаритствовать горнолыжникам, я закрыл глаза и стал слушать лес. В ветвях заснеженной ели попискивали корольки, одни из самых маленьких птичек нашей фауны. Птичка эта серенькая с зеленоватым отливом, а на голове у нее ярко-желтая шапочка. Весит птица в живом виде всего лишь пять граммов, совсем крошка. Королек вечно снует среди ветвей ели, собирая с них мелких насекомых. Птичка выпорхнула совсем рядом, я открыл глаза и тут же с изумлением вытаращил их на сидящего у самого моего лица королька: шапочка у него была не желтой, а оранжево-красной. От клюва птички шла к глазу черная полоска, а над глазом проходила яркая белая бровь. Передо мной сидел красноголовый королек, редкая для Советского Союза птица, встречающаяся у нас только в Карпатах. Этого вида не было в моей коллекции. Королек как ни в чем не бывало обрабатывал мохнатую лапу ели, с которой, искрясь и вспыхивая на солнце, стекали серебристые струйки снега. Слева, чуть выше, трудилась вторая такая же птичка. Тонкий писк корольков слышался и справа, и впереди, и позади меня. Лес был полон красноголовых корольков! Надо было что-то предпринимать.

Выйдя на трассу, я поехал потихоньку с правой стороны, обдумывая способ, как достать ружье. Разыскать лесника и попросить у него? Неудобно. Обратиться за помощью к польским друзьям? Но где они возьмут ружье? Знакомые чехи, болгары, немцы, австрийцы и французы тем более не смогут мне помочь. Да если и достанешь ружье, то вряд ли обойдется без скандала — здесь ведь заповедник, а на выстрелы моментально съедется со всех концов народ.

— Проше, пане, до ясней холеры! — оглушил меня неожиданный крик.

Рычащее «р-р-р» прозвучало уже далеко впереди. Меня чуть не сшиб какой-то ас. Задумавшись, я выехал на левую сторону трассы, где нельзя опускаться медленно. Вот он и обругал меня. Правильно, конечно, сделал. И тут у меня мелькнула мысль — рогатка! Ну да! Только рогатка может мне помочь. Без всяких хлопот, без шума я добуду себе желанную птицу, и никто даже знать об этом не будет. Выехав на левую сторону, я начал набирать скорость.

В умелых руках рогатка — настоящее оружие. Мой большой друг, потомственный орнитолог Рюрик Бёме, рассказывал, что тринадцатилетним юношей во время войны он кормил в Казахстане семью, охотясь с рогаткой не только на воробьев, но и на уток. Причем стрелял он изготовленными из глины шариками, поскольку камней в той местности не было. Не раз применял рогатку и мой учитель, известный орнитолог Евгений Павлович Спангенберг. Лучше всего стрелять из рогатки дробью 4 — 6 номера. Но где ее найти в Закопане, городе лыжников и альпинистов?

Вырезав из орешника перочинным ножом рогатку, я отправился в отель. С резиной дело просто: для этого годился резиновый бинт, с которым я делал зарядку. Труднее было с кожицей, куда закладывался заряд. Обойдя отель кругом, я обнаружил на задворках прекрасную помойку. Здесь было чем поживиться. Уж какой-нибудь старый ботинок наверняка можно найти под кучей мусора. Долго я ходил, посвистывал, с независимым видом вокруг помойной ямы и чуть было не начал ее раскапывать, но тут из отеля вышла наша хорошенькая официантка с ведром, полным картофельных очисток, и, обворожительно улыбаясь, спросила меня на ломаном русском языке:

— Почему пан Борода не катается на лыжах? Пан заболел?

— Нет, Крыся, что вы... Все в порядке. Я отдыхаю, — ответил я как можно жизнерадостнее, стараясь не вызвать у нее подозрений, но понял, что средь бела дня мне не удастся проникнуть в помойку.

Крыся вывалила очистки в специальный бак для пищевых отбросов, поправила свой накрахмаленный передник, еще раз улыбнулась и ушла, играя бедрами. Я решил, что вернусь сюда рано утром, когда все еще спят, и отправился вслед за ней. Конечно, можно было попытаться объяснить Крысе, что мне нужно, но она ни за что бы не поняла меня, и моментально весь наш маленький отель знал бы, что бородатый русский мастерит себе рогатку, чтобы стрелять птичек. А мне этого не хотелось. Не только из-за того, что я боялся улыбок и смешков у себя за спиной, но и из чисто дипломатических соображений: я все-таки как-никак представляю в своем лице великую страну. А что бы сказали мне мои товарищи? Или руководитель нашей делегации? Нет, тут надо держать ухо востро!