Александр Кузнецов - Два пера горной индейки

По квартире носился веселый молодой пес. Он притащил в кухню ботинок Игоря, положил его на пол и смотрел на меня ожидающе, не поиграю ли я с ним. Несуразный такой, беспородный, с длинным телом и короткими лапами.

— Пошел, Пузырь, — сказала Елизавета Дмитриевна. — Пошел, пошел! — И выпроводила его вместе с подхваченным им ботинком за дверь. — У людей внуки, а мне сын оставил собаку.

Я был с ними в этом походе, помню, как Игорь привез этого щенка. Игорь играл на гитаре, ребята пели, и уложить их вечером не было никакой возможности. Тогда появилась песня: «Атланты держат небо». Раз пять пели ее за вечер.

— До вчерашнего вечера я совсем и не жила. Только все перебирала его вещи и вспоминала. И днем и ночью. А теперь стала злиться. Не на людей, а на себя. Зачем живу? Для чего? Почему не сошла с ума? Не понимала бы ничего, все мне казалось бы, что сын жив, просто его от меня спрятали. — Она теперь гладила белую рубашку, которую Игорь надевал с галстуком по торжественным случаям. — Через фронт прошла, окружение, плен. Голод, холод, унижения, а вот осталась жива. Сын родился. Вот и злюсь на себя. Мне стыдно теперь жить. Для чего?

На людей я не сержусь, люди сделали для меня много. Хорошие люди попадались мне в жизни. Вот подумайте сами, когда это случилось, все наши сотрудники и ваши ребята приехали ко мне на работу. Не ко мне сначала пошли, а к заведующей.

Я тоже был тогда с ребятами, но Елизавета Дмитриевна, видимо, не помнила этого. Я не стал ей напоминать, пусть рассказывает, так ей лучше.

— Стали они думать, что делать, решили собрать родственников. А у меня всего-то в живых осталась одна сестра. Известно было, что есть сестра и работает на киностудии. Позвонили в отдел кадров. У сестры другая фамилия, все равно нашли и привезли. И девочка эта, Наташа. Как увидела я ее, все поняла. У нее все на мордашке. Славная девочка, ходит ко мне.

У меня спрашивали, предчувствовала ли я... Ничего. Все девятнадцать лет волновалась, чуть задержится — для меня мука. Он не мог из-за меня спокойно посидеть с друзьями. А в тот день, когда его уже не было на свете, я спокойно спала и спокойно пошла на работу. И в тот день, когда узнала о его... об этом.

Работы как раз было очень много. Мне нужно было заверить выписку из паспорта для оформления пенсии, бегу с этим к заведующей. Смотрю, она сидит у секретаря, голову склонила, а в ее кабинете дверь приоткрыта и там посторонние люди. Думаю, комиссия какая-нибудь. А это ваши ребята сидели. Весь отдел уже знал, я одна ничего не знала и не предчувствовала. Через несколько минут бегу опять по коридору, смотрю, моя сестра с какими-то девчонками идет.

— Откуда взялась?

А девочки такие жалкие, поникшие. Но и тут ничего не поняла.

— Идите, — говорю, — к моему кабинету, я сейчас, — и опять бегу. Подумала, что сестра в нашем районе чего-нибудь купить вздумала, а денег с собой нет.

Вернулась в кабинет, нет их. Думаю, на улицу вышли, и опять по коридору, он у нас длинный. Вдруг меня парторг пытается остановить:

— Куда вы, Елизавета Дмитриевна?

— Да сестра моя зачем-то пришла и куда-то делась.

— Что вы, Елизавета Дмитриевна, ваша сестра не приходила.

Чудно мне, откуда ему знать мою сестру, он ее сроду не видел, никогда она у меня здесь не была. В дверях стоит заведующая, и она тоже:

— Куда вы, куда вы, Елизавета Дмитриевна?!

Заведующая обнимает меня, да с силой так, и говорит:

— Идемте, Елизавета Дмитриевна, идемте в мой кабинет. Там ваша сестра.

— Что-нибудь случилось? — спрашиваю, а у самой ноги подкосились, и стало вдруг все так безразлично.

— Да.

— С сыном?

— Да.

— Совсем?

— Да.

Вот так на ходу все получилось. А когда подошли к кабинету, смотрю, там Вера — сестра моя, ребята, девочка эта.

— Как же, что случилось? — спрашиваю. Спрашиваю спокойно, но вдруг сил не стало.

Мне кофту снимают и сразу укол. Оказывается, уже и врача вызвали.

— Упал твой Игорек с горы и погиб. Держись, ты сильная, ты все вынесла. Держись.

И еще всякие слова. А чего мне держаться? Зачем держаться? Не пойму, чего от меня хотят.

Смотрит на меня эта девочка, Наташа, а у самой губы трясутся. «Не будет у тебя моего внука, не будет. Ты, конечно, забудешь. А как же мне быть?! Мне-то как же, девочка?!»

На работе жалеют, не нагружают, чудаки. А я им говорю: «Давайте мне побольше работы, мне спешить некуда, я могу хоть всю ночь сидеть здесь и работать, все равно не сплю». Люди на работе ссорятся, обижаются на начальство, плачут, а я смотрю на них и удивляюсь: чего плакать, плачут от горя, а какое же здесь горе?

Приходит заведующая: «Не нужна ли вам, Елизавета Дмитриевна, путевка в санаторий или дом отдыха?» Я говорю: «На что мне она? Я сроду никогда не отдыхала. От чего мне отдыхать? Разве от горя своего отдохнешь? Разве уедешь от него куда-нибудь?» — «Может быть, вам две путевки надо, — говорит, — с кем-нибудь поедете?» — «Спасибо, и две не надо. Не с кем мне ехать и незачем». Что это они мне за сына моего путевки предлагают? Сначала деньги, а теперь путевки. Не нужно мне ничего. Я здесь дома, с его вещами, с его фотографиями. Вы знаете, я могу рассказать вам почти каждый день его жизни, вот как родился и до отъезда. Лежу и вспоминаю по порядку. — Елизавета Дмитриевна выбрала из стопки аккуратно сложенного белья красную велосипедную майку с карманом на спине, встряхнула ее, посмотрела на свет. — Дырочка. Бедный мальчик. Очень хотел спортивный велосипед. Сначала майку купил. «Мама, мы сможем с тобой накопить денег на велосипед? Восемьдесят рублей стоит». Я опасалась покупать, боялась, сшибут его машиной, а он уговаривал. Ко дню рождения купили «Турист». Дополнительную работу брала. Приехал на нем, рад до смерти, глазенки горят. Все возился с ним, разбирал, собирал, смазывал. В воскресенье чуть свет — рюкзак на плечи и к Теше, у того тоже велосипед. — Она вышла в другую комнату, принесла железную коробку с надписью «Таллинн» и уселась штопать майку.

Прибежал Пузырь, понюхал мои ноги, метнулся в сторону и стал прыгать, опускаться на передние лапы, поднимая зад. Мы никак не реагировали на его заигрывания. Тогда он залаял.

Проснулась я в темноте и лежала сначала без всяких мыслей в голове. Мне почему-то вспомнилось большое картофельное поле, по ту сторону его стоят женщины и что-то кричат, машут мне руками. И я пошла к ним, с трудом вытаскивая увязающие по щиколотку ноги. Кирзовые сапоги были велики, и мне приходилось засовывать выдернутую из них ногу обратно и поддевать ногой сапог, чтобы с хлюпаньем вытащить его из грязи. Поле оказалось заминированным, об этом и кричали мне женщины. Почему же тогда меня не разорвало на части?

Прости меня, бедный мой Игоречек, я никак не могу избавиться от этих мыслей. Я знаю, твердо знаю, что раз тебя нет на свете, я должна жить, работать и делать все, что могу сделать для людей. Моя работа это позволяет. Надо достойно дожить до конца.