Александр Кузнецов - Два пера горной индейки

Нарядили нас как арестантов. Ольге Назаровой штормовые штаны по шею, а куртка до колен. Смеху! Выбирать не разрешают, кидают что попало: «Сами разберетесь, поменяетесь». Сегодня будет еще великое переселение, жить в палатках тут принято по отделениям.

Смотри, что я нашел сегодня у Расула Гамзатова: «На вершинах живут тысячелетия. Там живут вечные и правдивые деяния героев, богатырей, поэтов, мудрецов, святых, их мысли, их песни, их заветы. На вершинах живет то, что бессмертно и не боится уже ничтожной земной суеты».

Здорово, а? На вершинах живут герои, мудрецы и еще несколько студентов-геологов. Скоро еще напишу, а пока я хочу поцеловать тебя. Я люблю тебя, Наташа, я люблю тебя больше всех на свете. И ты это знаешь.

Твой И. Староверцев

12 августа 196...»

«18 августа 196...

Любимая моя!

У меня сегодня нехороший день, но все равно я должен тебе о нем рассказать. Кому же еще...

Наши «солдаты» напились вчера втихаря. После отбоя пришли в нашу палатку Генка с Виталием и принесли две бутылки водки. С нами живут еще Колька со Славкой. Мы с Тешей не стали. Они над нами издевались: боимся Сеича, поэтому и строим из себя невинность. Я им сказал: «Сеича не боимся, а уважаем, и подло его так подводить». Спорить с ними я не захотел, накрылся подушкой и сделал вид, что сплю. Но спать они не дали до двух часов, пока не пришел дежурный по лагерю. Ужасные пошляки.

Лежал я и думал о том, что такое пошлость. Для меня пошлость — не скабрезные анекдоты, а стереотипность мышления, всякий штамп в человеке, отсутствие в нем индивидуального восприятия мира. Пусть даже не идеалов, а просто своих собственных взглядов на вещи. Если ты не пьешь, какой же ты мужчина?! Какой же ты мужик после этого? Если ты не заводишь себе девушек на неделю... и т. д. Ты обязательно должен быть как они, как все, угождать своим низменным инстинктам и не думать о смысле жизни. Пошлость — это бездарность. Наверное, только одаренным людям дано видеть то, что не видят другие. Помнишь (мы с тобой говорили), Толстой? Увидел абсурдность Шекспира. Не важно, прав он или нет. Но смог ведь старик освободиться от многовекового внушения и посмотреть на Шекспира своими собственными глазами. И, не боясь, высказать все, что он о нем думает.

Наши поступки может ограничивать только закон. В том случае, если мы мешаем жить другим людям, всему обществу. Но ведь мы не мешаем им жить так, как им нравится. Пусть не мешают и нам. Мы крепко поговорили с Генкой, и теперь мы с ним враги. А ты ведь знаешь, он любит верховодить, он у нас всему голова, комсорг курса, начальник. Вокруг него больше ребят, чем у нас с Тешей. Хорошо, что Сеич порядочный человек, в случае чего он им спуску не даст.

А мы ведь вернулись с ледника, Заинька! Шли туда долго, все выше и выше, все ближе становились вершины, которые были так далеки снизу. Ледник совсем близко, вот первый снег! Чудно — жарко, лето и снег! Снег рыхлый, мокрый.

Два дня занимались на леднике. Ходили на кошках, рубили во льду ступени, учились страховке на льду. Мы с Тешей старательно отрабатывали все приемы и, кажется, усвоили ледовую технику.

Ты думаешь, ледник вроде катка в Сокольниках? А вот и нет! Он шероховатый, весь в буграх, камнях, и по нему текут ручьи. Настоящие реки! А в целом все выглядит как у нас в марте.

Я целую тебя, Зайка, и очень люблю.

Игорь».

Зазвонил телефон. Лаборантка Валя взяла трубку, сказала:

— Здесь. — Потом: — Сей Сеич, вас.

Я подошел к телефону.

— Товарищ Герасимов?

— Да, я.

— Алексей Алексеевич?

— Да, Алексей Алексеевич, — ответил я и подумал: «Из-за Бураханова. Начинается».

— Товарищ Герасимов, вам надлежит сейчас же зайти в комнату номер 201, — строго и даже несколько торжественно произнес низкий мужской голос.

— Комната номер 201? Где это? Я не знаю...

— Выйдите из главного подъезда, зайдите через арку во двор, и направо вторая дверь в подвал.

— А с кем я говорю? — поинтересовался я.

— Моя фамилия Колотилкин, — ответил низкий голос и добавил: — Мы вас ждем. Занятий со студентами до семнадцати ноль-ноль у вас не будет. Вас заменят. Есть договоренность.

— Кто знает, что такое комната 201 и кто такой Колотилкин? — спросил я, обращаясь ко всем присутствующим.

— Гражданская оборона, — произнес заведующий, отрываясь от бумаг, — я забыл вам сказать.

Опасения мои прошли, и я сказал со злостью:

— Не пойду.

Тогда Колокольцев посмотрел на меня изучающе.

— Обязательно надо идти. Обязательно. Вы не представляете, как это может быть серьезно. Ким Васильевич вас заменит, мы договорились.

— К черту! — еще больше разозлился я. — Этого еще не хватало... Такая серьезность, такая таинственность... Когда же заниматься со студентами? Три пары уже пропустил, всё какие-то очень важные дела. Когда же выполнять ваши поручения? Вы дали мне семь заданий.

— Вы выполняете не мои поручения, а свои служебные обязанности, — проговорил Колокольцев очень спокойно. Это спокойствие означало, что он начал нагреваться, следовательно, ничего хорошего ждать не приходилось. — А я только напомнил вам о них.

Предвидя длинный монолог об исполнении моих обязанностей, в котором будет перечислено все, кроме занятий со студентами, я поспешил уйти.

Первая комната в подвале оказалась чем-то вроде зала заседаний. Во всю ее длину стоял накрытый зеленым сукном стол, приткнутый к безжизненному письменному столу. На стенах висели учебные плакаты с изображением людей в противогазах и защитных костюмах. Одни из них несли кого-то на носилках, другие стояли в строю, третьи определяли приборами зараженность местности. За этой комнатой были еще другие, но собирались здесь, и я, отметившись, присел в уголок. Люди были все незнакомые и почти все пожилые.

Сначала говорил Колотилкин. Воспользовавшись передышкой среди дня, я прикинул, что мне надо в ближайшее время сделать, и выписал дела на бумажку. На часы я не смотрел и не дергался: все равно отсюда раньше времени не уйдешь. Потом стал что-то говорить подполковник. Он был похож на отца Теши, Бебутова. Разве что тот ходит в штатском.

Мы встретились с ним в аэропорту Быково, когда летели к Теше в больницу. Тогда он мне и руки не подал, я же в его глазах был убийцей. Я тоже молчал, больно мне надо. А когда он стал приставать ко мне с вопросами, я ему сказал: «Я там не был, узнаете все от Теши».

Мы разыскали Тешу в коридоре распятым на хирургической кровати. Одна нога в гипсе, другая на вытяжке, забинтована и вся правая рука от пальцев до плеча. Лоб, нос и одна щека черные еще, а другая щека уже розовая — сошла короста. Губы — сплошная болячка. Разговаривал он с трудом, но ему хотелось говорить и говорить без конца. Врач рассказывал нам, что до этого он долго молчал. На вопросы отвечал односложно и неохотно.