Айрис Мердок - Замок на песке

Мор отвечал на вопрос:

— Свободу, если быть точным в определениях, нельзя назвать добродетелью. Свобода — это, скорее, дар или своего рода благодать, хотя, безусловно, способность или, наоборот, неспособность достичь ее есть доказательство тех или иных нравственных качеств.

Тот, кто задал этот вопрос — средних лет преуспевающий владелец овощной лавки и одновременно один из активистов местного отделения лейбористской партии, — Тяжело оперся на стоящий впереди стул, и сидящий там, нервно отклонился вперед.

— Свобода, несомненно, является главной добродетелью, а если это не так, то чем наше время отличается от Средневековья? — возразил зеленщик и впился в лектора глазами, напряженно ожидая ответа.

А Мор тем временем думал: ведь на самом деле этот человек не слышит меня, не хочет слышать, он убежден в своей правоте и не собирается менять свое мнение. И мои слова скользят мимо, не задевая его.

И снова пришло то самое, окрашенное печалью, чувство вины, он испытывал его всякий раз, когда ловил себя на том, что, забывая о необходимости взаимопонимания с учениками, просто изображает учителя. Скольких учителей он знал, а среди них и пользующихся репутацией одаренных, которым так нравилось разыгрывать спектакли, подчас блестящие, перед теми, кого следовало в первую очередь просвещать, и в итоге обе стороны оказывались в дураках. А ведь учитель, настоящий, об одном лишь должен заботиться — о понимании, и для достижения его обязан жертвовать всем остальным. Мор всегда расстраивался, когда ловил себя на желании блеснуть, произвести впечатление. А пример брать было с кого. Ведь во взрослой аудитории непременно отыщутся слушатели, тоже являющиеся не за тем, чтобы научиться чему-либо, а исключительно — чтобы поразить всех своей оригинальной точкой зрения. И вот, махнув рукой на освещение вопроса, преподаватель уступает соблазну устроить эффектный спектакль. «А можно ли вообще кого-либо по-настоящему просветить здесь!» — с неожиданно нахлынувшим отчаянием, спросил себя Мор. И тут же, без всякой связи с происходящим, вспомнил заманчивое предложение Тима Берка и почему-то вдруг устыдился своих нынешних усилий.

— Извините, мистер Стейвли. Я недостаточно полно ответил на ваш вопрос. Разрешите сделать еще одну попытку. Вы утверждаете, что свобода есть добродетель, но я не тороплюсь согласиться с вашим мнением. Позвольте объяснить, почему. Начнем с того, что, как я уже ранее заметил, понятие «свобода» нуждается в определении. Если под свободой понимать отсутствие внешних препятствий, тогда человека, обладающего такой свободой, можно назвать счастливым, но оправданно ли назвать его добродетельным? С другой стороны, если понимать свободу как самодисциплину, как власть над эгоистическими желаниями, тогда свободного человека можно назвать одновременно и добродетельным. И не будем забывать, что наиболее утонченные концепции свободы способны в то же время играть на руку опаснейшим тенденциям в политике. Такого рода теории могут использоваться для оправдания тирании отдельных личностей, возомнивших себя просвещенными. Но вы, мистер Стейвли, подразумевали, я не сомневаюсь, именно ту свободу, которую проповедовали великие либеральные демократы прошлого столетия, то есть политическую свободу, отсутствие тирании. Она есть условие добродетели, и стремление к этому — есть добродетель. Но свобода сама по себе — не добродетель. Назвать простое отсутствие ограничений, простую расправу над схемами и насмешку над условностями добродетелью — это обыкновеннейший романтизм.

— И чем же плох романтизм? — не собирался сдаваться Стейвли. — Кстати, давайте определимся с понятием «романтизм», раз вы так любите определения.

— А любовь, не есть ли именно она главной добродетелью? — спросила, повернувшись к Стейвли, одна из слушательниц. — Или вы, мистер Стейвли, полагаете, что Новый Завет уже устарел?

«Опять ничего не получилось», — подумал Мор. Он чувствовал себя как наездник, надеявшийся, что со второго раза лошадь возьмет препятствие, но она вновь остановилась перед барьером. Он очень устал, и слова давались ему с трудом. И все же он не собирался сдаваться.

— Ну, хорошо, оставим романтизм и начнем рассуждать последовательно. Для начала рассмотрим…

— Увы, пришло время закрывать нашу плодотворную дискуссию, — вмешался Тим Берк.

«А, черт! — мысленно выругался Мор. — Закрывает лекцию раньше времени, чтобы поговорить со мной». Мор сел. Последнее слово, он чувствовал, осталось не за ним. Покачивая головой, Стейвли говорил что-то вполголоса своему соседу.

Тим Берк встал и подался всем корпусом вперед — поза, свойственная закаленным профессиональным ораторам. Но Мор ведь знал, насколько Тим робеет перед аудиторией.

— Друзья мои, — произнес Тим, — мне жаль прерывать ваш интереснейший ученый спор, но время, как говорится, поджимает. И мистер Мор, я уверен, не обидится, если я сейчас предложу всем вам переместиться на краткий миг в ресторанчик, здесь, по соседству, где мудрыми словами нашего лектора можно будет насладиться вместе с пинтой горького пива. Можно ли заканчивать лекцию раньше времени? Этот вопрос в свое время мы обсудили с руководством марсингтонского отделения ВОК и получили, что случается крайне редко, полное одобрение.

— И таким образом, — раскачиваясь на каблуках, продолжал Тим, — отметим завершение еще одного цикла полезнейших лекций, читаемых мистером Мором, лекций, из которых, я могу смело сказать, мы все, без исключения, почерпнули много полезного, и содержание которых, я уверен, даст нам пищу для размышлений в период каникул, после чего, осенью, мы снова здесь соберемся. И дерзну предположить, что к тому времени мистер Мор согласится, мы все на это надеемся, занять другой, более высокий пост, на который, по мнению мар-сингтонцев, имеет полное право. Но на эту деликатную тему я не скажу больше ни слова, а теперь, друзья, поблагодарим мистера Мора, как это принято.

Раздались громкие рукоплескания, они длились долго, сопровождаемые возгласами благодарности. Вот черт, подумал Мор. Он видел, как Нэн неспешно похлопывает в ладоши, опустив глаза. Мор не одобрял пристрастие Тима к риторике, это во-первых, и претензии Тима на роль знатока политической жизни, это во-вторых. Занимаясь с Тимом делами ВОК, он неожиданно для себя разглядел, до чего Берк нескладен, малообразован, внутренне скован, и желание произвести впечатление на публику — наверняка обратная сторона его комплексов. Мор относился к Тиму с теплотой, кое-чем в нем восхищался, и потому болезненно воспринимал эти превращения Тима в «трибуна». Он предпочитал видеть его беззаботно сидящим за столиком в кафе или в деловой атмосфере на заседании какой-нибудь комиссии, а лучше всего — за легкой беседой в узорчатом полумраке ювелирного магазинчика. Но грустный парадокс их взаимоотношений заключался именно в том, что Тим постоянно стремился впечатлять Мора своими скудными познаниями. Обучать его было трудновато, одергивать — немыслимо. Но такого бестактного выступления, как в нынешний вечер, Мор не ожидал. И именно сейчас, когда Нэн так настороженно присматривается к нему, вдруг такое заявить! Теперь она решит, что они за ее спиной сплели сети заговора.